— Тайну не выдашь?

— Во! — я пальцем по горлу провела: это клятва такая.

— Я наговор узнала.

— Чего?

— Наговор. На кого прочтешь — присыхает. Старинный! Бабка Андреиха под большим секретом надиктовала.

Меня даже затрясло от смеха:

— Суеверие!

— Нет, — сказала Шурка. — Нет! Очень даже помогает. Девчонки пробовали.

Шура у нас самая красивая. У нее ноги, как у киноактрисы. А лицо… Кто понимает, что такое красота, глаз не оторвет. Коса длинная, с кулак толщиной. Я иногда просто так смотрю на нее. Как на картину. Самая она красивая, но не везет ей с любовью. Обходят ее ребята, словно боятся. А первая она ни к кому не подойдет. Гордая. Нравится ей тут один. Демобилизованный, родственник Базоркина: в отпуск приехал. Но он тоже — ноль внимания. А она извелась.

Мне жалко ее стало: очень уж она, видно, поверила в этот наговор, и я сказала:

— Вообще-то, может, и помогает… Верить надо. Когда веришь, тут не то что наговор подействует…

— Ага, — сказала Шурка, — точно. Если не веришь, лучше не связывайся. А этот наговор — девчонки клялись! — моментально помогает. Хочешь списать? Или вместе пойдем. Его надо в лунную ночь читать, в одной рубашке, босиком…

— Брр, — сказала я, — страшно!

Ни в какие наговоры я не верила. И не нужны мне заклинания — человек сам кузнец своего счастья. Так во всяком случае вещает тетя Аня. Мысль очень глубокая и оригинальная. Но… зачем упускать такой случай? Ночь. Луна. Тишина. Собаки воют. Море шумит. А мы с Шуркой в одних рубахах — две ведьмы, две колдуньи. Жутко! Интересно! И, может быть, не бесполезно.

— Обязательно, Шуренок, — крикнула я и побежала к грузовику: Андрей уже звал меня. — Только никому ни-ни…

Я помахала ей, и мы поехали.

Но мы не сразу уехали из Новоморского. Пришлось отвозить доски на строительство дома отдыха. Это строительство для нас все равно что для какого-нибудь города строительство гигантского завода. Мы, школьники, тоже тут работаем. И весной в каникулы работали, и сейчас работаем. Все работают, даже Андрей из солидарности. Только вот отдыхаем часто, потому что не всегда бывает стройматериал. Ждем, пока завезут. И теперь ждем. Уже четыре дня. Да, был Новоморской захудалым поселком, необетованной землей, которую даже курортники не открыли, а дом отдыха построят — и станет он всероссийской здравницей. И все — Краб. Открыл свою чудо-воду, которая исцеляет будто бы самые страшные болезни. Настоящая у нас эпидемия ныне — все ведрами лакают эту воду, хоть и горькая она.

Сбросили мы доски, помчались в горы. Мимо Алехина камня. Мимо «Рассвета». В Дудовку — наш районный центр.

— Погуляй, — сказал Андрей.

— Нет. С тобой пойду.

— Погуляй, говорю.

— Нет.

Он рассердился, но настаивать не стал. Мы поплутали по улицам Дудовки, наконец вышли к узенькому зеленому тупичку. В конце его на скамейке сидел дядька в кепочке. Он был толст, как арбуз, держал на коленях гармонь и думал, наверно, что играет нечто великолепное, но ничего не играл: гармонь шипела на басах, как рассерженный гусак, и только.

Он увидел Андрея, попытался встать, но не встал, лишь пьяно пролепетал:

— Не имеешь права! Я — вдов. Слыхал? Ты меня в морду, я тебя в милицию. Понял? У меня завсегда так. Я себя в обиду не дам.

— Понятно, — сказал Андрей. — А мать где?

— В хате, где ей быть! Пань! — крикнул он. — Сыночек приперся! Пань! Сыгрануть тебе, Андрюха? Печальное? Я уважаю печальное.

А вот и тетя Паня объявилась. Вышла. Подбоченилась. Ни смущения, ни неловкости. Кофточка расстегнута. Измята. Ноги тонкие, упругие, в узких штанах. Талия как у девчонки. А глаза диковатые. Большие. С косинкой. Будто в разные стороны смотрят. Стоит усмехается.

— Чегой-то вам тут надобно, чудаки заморские? — Она ласково это спросила и засмеялась.

— Дед умер, — сказал Андрей. — Завтра похороны.

— Все помрем! — сказал дядька.

— Молчи! — прикрикнула тетя Паня.

— Это завсегда, с удовольствием, — ответил он и затих.

— Выходит, не ошиблася, — сказала тетя Паня. — Третьего дня сердце заныло ни с того ни с сего. Ну, тоска. Отчего бы, думаю. Оказывается, вон отчего: дед помер, царство ему небесное.

Она проводила нас до начала тупичка:

— Идите. Я потом. Я еще в сторожку схожу. Надо ж поглядеть, какое он там наследство оставил… Идите. Утром раненько явлюсь к похоронам.

От нее пахло вином. И глаза блестели.

— Опять пила, мать? — спросил Андрей.

— Не трожь меня! — крикнула она. — Я тебя не звала! Проваливай!

Мы ушли. Пока Андрей ловил возле больницы попутную машину, я в магазин забежала. Я с детства люблю толкаться по магазинам. Самый плохонький, он все равно как сказочный. Наполнен чудесами и пахнет… Ничто так не пахнет, как наши дудовские магазины. Чудом пахнут. В наших магазинах все есть, они как лавки древностей: полны пылью, блеском транзисторов, звоном игрушек, посуды, сиянием никелированных чайников, кастрюль и волшебством.

Я купила за рубль двадцать пробный пузыречек с духами «Подарочные». Это любимые духи тети Ани. Мне они не нравятся, а ей — очень. Вернусь домой — подсуну, чтоб не очень сердилась. А домой я, конечно, вернусь: куда ж мне деваться?

Андрей позвал меня, и мы поехали. Доехали до Алехина камня. А там на своих на двоих стали подниматься по тропинке к сторожке.

Солнце на закат шло, но жара еще не спала. Через заросли можжевельника продирались. От можжевельника дух пряный. И так дышать нечем, а тут еще этот дух. Я еле-еле до поляны добралась. Здесь трава высокая, свежая. И медом от нее пахнет. Хорошо пахнет. Я легла.