— Скрытная ты, Устинья… Юстина. Тебя же на самом деле Юстиной зовут, да?

Она молчала, ловко нанизывая на нитку ягоды, которые брала из большой корзины слева.

— Ладно, не буду. Расскажу тебе лучше про Машку. Она закончила третий класс на все пятерки. Но пишет с кляксами. Непоседа, Хочет стать балериной. Выросла за год на четыре с половиной сантиметра.

— Ты ее удочерил?

— Она теперь Соломина. Так будет лучше для нее.

— И для тебя тоже.

— Для меня тоже. — Николай Петрович тяжело вздохнул. — Скажи, а эта… женщина тебе не в тягость?

— Да она вроде бы спокойная. И работящая. Зимой вдвоем веселей будет. А ты против, чтоб она здесь жила?

Устинья опустила иголку с ниткой и уставилась на Николая Петровича почти напряженным взглядом.

— Не против я, пойми меня правильно, но ведь она в заключении была. По политической статье.

— Не бойся — об этом никто не знает.

— Но у нее на руке татуировка…

— Ну и что из того? Знаешь, что она означает? Отметила совершеннолетие в тюрьме. Я обязательно ее выведу. За зиму, думаю, сойдет.

— Не нравится мне все это, — честно признался Николай Петрович. — Ты тоже можешь туберкулез подхватить.

— Ну, уж этого я совсем не боюсь. Послушай, Коля, — она впервые назвала его по имени, и Николая Петровича это почему-то растрогало, — если кто-то что-то скажет, ты на меня все вали. Дескать, это она, такая-сякая, без моего ведома и разрешения тюремщицу у себя поселила. С меня взятки гладки. А у тебя такая работа, что волей-неволей ухо востро приходится держать.

— Ах, Устинья!

Он еще горше вздохнул и подумал о том, не рассказать ли ей про сына — мудрая она баба и опытная в жизненных ситуациях — по всему видно. Рассказать или не рассказать?..

— У тебя, кажется, самогон или брага есть. Налей стаканчик…

Он лежал на голом полу, положив под голову старую плетеную кошелку. От самогона у него, привыкшего в последние годы к дорогим коньякам и винам, сильно щипало во рту, зато мозги хорошо прочистило. И заработали они с такой легкостью и шустротой, что он сам себе удивился.

Устинье ни к чему знать про то, что у него есть сын. Более того, если Ната вдруг проговорится ей — это наверняка рано или поздно случится, — все отрицать. И связь с Агнессой, и то, что он знал Нату раньше. Какое счастье, что он тогда не расписался с Агнессой. Паспорт у него чист, а, значит, никакого родства между ним и ребенком, рожденным Агнессой, нет и не может быть. Надо предупредить мать, чтобы в случае чего молчала про Агнессу — у КГБ руки длинные и шарят они ими везде. Пускай Ната остается, черт с ней — на самом деле можно в случае чего все свалить на Устинью. Деньги он больше посылать переводом не будет — сейчас даст, а потом будет при случае завозить. Оставаться здесь на ночь ему, конечно, не следовало бы — впредь будет умнее. Но завтра он скажет товарищам — громко скажет, чтобы слышали все, — что ночь провел на рыбалке. Дескать, вырвался впервые за все лето и уж отвел как следует душу. Вот так. Хороший Устинья гонит самогон. Небось, какие-то травы туда примешивает, которые головной мозг подпитывают. Ишь, сколько он толковых советов за каких-нибудь пять минут выдал.

И Маше он скажет, что был на рыбалке — придется купить у рыбаков пару сазанчиков и несколько стерлядок на уху. Похвалится Первому удачным уловом. А все остальное, и Ната в том числе, ему просто приснилось. Устинья — да, Устинья на самом деле существует, ибо ее прошлое никоим образом не связано с его, Николая Петровича, прошлым. Он сейчас готов был расцеловать Устинью за то, что не был знаком с ней одиннадцать лет назад, что она ему никто и никак не может помешать его успехам в деле на благо родины. Завтра он уедет чуть свет, а Ната, глядишь, умрет осенью или зимой. И унесет все тайны в могилу. Нет, он не желает ей смерти, но ведь после того, что Ната пережила, она наверняка не дорожит жизнью. Или же, наоборот, дорожит?..

Его стало клонить в сон, и он заснул прямо на полу, слыша собственный храп и не в силах повернуться на бок.

Когда они выехали на гору и Николай Петрович оглянулся назад, от реки поднимался пар. Горько пахло дымком — на пашне жгли стерню. В Николае Петровиче запах дыма всегда пробуждал воспоминания о войне. Он тосковал по фронтовым друзьям, простым и искренним человеческим отношениям, рожденным от постоянной близости смерти. Многие из друзей погибли, те, кто уцелел, далеко. Нет с ним рядом друга, которому можно было бы открыть душу. Сейчас, особенно сейчас, он ощущал это как никогда остро.

За три дня его отсутствия дома произошли перемены. В столовой теперь стоял большой рояль. Над ним хлопотал настройщик, оглашая квартиру громкими монотонными звуками.

У Маши был сияющий вид, ну а Машка носилась по дому с рыжим котенком на руках.

— Мне его Крокодильша подарила, — сообщила она Николаю Петровичу. — Мама говорит, он рудый. Ты знаешь, что такое рудый? Рыжий. Это по-польски, кажется. Я его паном называю. Пан Рудый. Здорово, да? А рояль тебе нравится?