Павел выбрался спозаранку. День был ясный, безоблачный. Ласточки реяли высоко в

воздухе, предвещая сильный зной. Но когда Павел вышел из дому, было еще свежо. Луг еще

сверкал росою, и узенькая тропинка была влажна. Он хотел застать Лукьяна одного и

переговорить с ним хорошенько о своем деле.

Лукьянова изба была на отлете и из ближних к Маковеевке. Пройдя ложбину, Павел

быстрым шагом поднялся на пригорок и тотчас увидел белую хатку с большим огородом, и

правильный ряд серых ульев, и самого Лукьяна в бабьей кацавейке и широких портах,

копавшегося между ульями. Павел отворил калитку и, войдя в огород, стал несколько поодаль и

начал смотреть, не решаясь подойти близко к жужжащим роям. Лукьян вынимал соты, слегка

подкуривая пчел куском зажженной пакли. Рои пчел, оторванных от работы, растерянно

кружились по воздуху и уныло жужжали, точно жалуясь на такое нарушение своего

спокойствия и грабительство. Но хотя Лукьян был без сетки, с голыми руками и босой, они не

кусали его, признавая в нем хозяина-друга.

– Чего воете? останется и вам, – проговорил Лукьян, точно те понимали человеческий язык.

Он оглянул черешню, на которой примостились густым клубом его летучие работники, и

тут только заметил Павла. Его кроткие карие глаза и все его морщинистое маленькое лицо как-

то осветилось, – до того радушна и ласкова была улыбка, какой он встретил гостя.

– Здравствуй, брат! – сказал он, произнося последнее слово не скороговоркой, как это

обыкновенно делается, а особенно внятно и выразительно. – Хорошо, что пришел. Мне тебе

нужно много рассказать. Оттого-то я и послал за тобой.

– Я бы и сам пришел, – сказал Павел. – Мне тебя вот как нужно.

Он сделал жест рукою.

– А что? разве что у нас случилось? – с испугом спросил Лукьян.

– Нет, ничего. Я так, по своему делу, – пояснил Павел.

– Хорошо, я сейчас, – сказал Лукьян, привыкший быть общим советчиком. – Вот только

выйму соты.

Он отворил дверцу и, отломив опытной рукой несколько сотов, положил их в большой

горшок, который был уже наполнен сотами из других ульев.

– Ну вот, готово. Пойдем в избу, отведаем. Моя первая выемка в этом году.

Они направились к избе. С дюжину пчел-собственниц полетело за ним следом и,

наткнувшись на Павла, несколько штук набросилось на него.

– Пошли, пошли, глупые! – унимал их Лукьян, обмахивая Павла шапкой.

Пчелы отстали, но продолжали лететь за ними следом.

– Вот малая тварь, а много взыскал ее Господь своей мудростью, – проговорил Лукьян

задумчиво. – Подчас диву даешься, откуда что берется. И человека знает. Чужого от своего

всегда отличит. А что, не укусили тебя? – спросил он заботливо.

– Нет, не укусили.

– Ну, так значит, из тебя пчеловод будет. Тебя пчела полюбит. Она даром что мала, а умеет

человека от человека отличать. Душевное дело пчелу водить. Приятная тварь, – сказал он

любовно.

Они были уже в избе, которая была и меньше и на вид беднее, чем Павлова. Стены были

совершенно голые. Стол был простой, сосновый, а кухонная посуда вся состояла из нескольких

глиняных горшков. Но желтый глиняный пол был чисто выметен, и на столе не было ни

соринки. Бедность не колола глаз, хотя с первою взгляда видно было, что Лукьян – бедный,

нехозяйственный мужик. Зато в переднем углу, в том месте, где прежде были иконы, стояла

целая полочка книг, каких не было даже у попа. У печки, на длинной гибкой жерди, висела

люлька, завешенная платком, которую качала босой ногой круглолицая бабенка с коротким

вздернутым носом и густыми черными бровями, придававшими ей угрюмый вид. Это была

Лукьянова сноха, жена племянника Демьяна, с которым он жил после смерти жены.

Она встала и поздоровалась с гостем.

– Вот, Параска, молодые соты. Снеси, будь ласкова, в камору в новый бочонок. Да как

управишься, нам кусок принеси попробовать. А за ребенком я пока присмотрю.

Он снял свой странный наряд, положил его вместе с шапкой на полку и сел рядом с

Павлом.

– Ну, в чем же твоя туга? – спросил он, когда они остались одни.

Павел не знал, как приступить, и замялся ответом. Лукьян не стал ждать и заговорил сам.

– Вот на ярмарке был, мед и воск продал, и на дело божие потрудиться довелось. Да такой