грех случился: коня свели по дороге. Сказывал тебе Демьян, что ли?

– Сказывал. Уж мы с матушкой сокрушались. Да как же это случилось?

– Да так и случилось, – что тут поделаешь? Со двора, от Хомы-корчмаря свели. Я там два

дня замешкался и недосмотрел. Не до того было. Кого-то нечистый и попутал. Позарился на

чужое добро и увел тайком, – продолжал Лукьян с сокрушением, по-видимому жалея больше о

закоснелости похитителя, чем о своей пропаже. – Хорошо еще, что повозка с кладью наверху

была: не тронули. Племянник подъехал и подвез. Сноха послала, вот эта самая Параска.

Заждалась и послала за мной следом, не случись чего. Со мной каких только случаев не бывало,

– прибавил он с виноватой улыбкой. – Прост я. Не дал мне Бог ловкости и проворства. Ну да

ничего, кое-как справимся. На ярмарке Бог послал хорошего покупателя, хорошо заплатил и под

новый мед задаток дал. Без скотинки не останусь. Новообращенные братья ход дали.

– У Хомы обратил? – догадался Павел.

– У Хомы. На ярмарку-то народу много едет. У Хомы набралось человек тридцать. Жатва

великая. И все наш брат – мужики. Как это мы убрались, поужинали, я вынул евангелие и стал

читать громко. Народ ко мне. Обступили. Дивятся. Иные соблазнились: "Что это, говорят, ты

вздумал? Корчма – не церковь, чтоб в ней евангелие читать". А я перелистал это свою книжечку

и прочитал им: "Аще где соберутся двое или трое во имя мое, там и я между ними". Вот, говорю,

что глаголет Господь.

Лукьян и теперь стоял посреди комнаты, одушевленный воспоминанием. Лицо его

преобразилось. Рассеянный, нехозяйственный мужик исчез. Теперь это был пророк.

– Ну, – продолжал он более спокойным голосом, – тут меня обступили еще теснее. "Читай",

– говорят. Стал я читать. Слушают. Потом стали спрашивать, что наша за вера и что к чему. И

нашла на меня благодать, и открылось у нас собеседование. Иные про пищу телесную забыли,

вкусивши пищи духовной. Беседовали мы так до петухов. На другое утро одни говорят: "Едем на

ярмарку", а другие: "Ярмарка не уйдет; поговори нам о слове Божием". Толковали мы так еще

до вечера. Там меня Демьян и застал. Четверо тут же познали истинную веру и исповедали. И

была мне радость великая. Все четверо из одной деревни. К себе звали на праздники. Обещался

сам приехать, либо из братьев прислать. Я на тебя тогда же подумал. Не поедешь ли?

– Что ж, я рад, – сказал Павел. – Только сумею ли?

– Сумеешь. Не думай только вперед и не сомневайся. У них большая деревня, да и в округе

три деревни. Я все опросил. И нигде там еще не слыхивали слова Божия. Жатва велика и

обильна, а делателей мало. В городе, на ярмарке, тоже сподобился я порадеть о деле Божием. И

какая там у нашего Демьяна битва вышла, я тебе скажу!

Он на минуту остановился, и глаза его заискрились детским весельем.

– Ну, расскажи, – полюбопытствовал Павел.

– Продал это я товар, – начал Лукьян, – и стали мы собираться в обратный. Демьян пошел

на постоялый, а я думаю, пока что похожу я по ярмарке. И вот обошел я это все поле и думаю:

вот съехалось тут сколько народу, и товаров навезли целую гору, а все для суеты и корысти.

Ничего для души, точно и души-то бессмертной ни у кого нет, а одна утроба. Вот иду я это

дальше, и думаю свою думу, и вдруг вижу в уголке лавка, маленькая такая, не то шалашик, не то

палатка – видно, бедный человек держит, – а перед ней, подпертый жердочками, стоит целый

ряд икон. Вот, думаю, что тут для души привезено! – Так у меня все внутри и затосковало.

Подхожу это я ближе…

Но тут Лукьян вдруг замолчал и засуетился: за дверью он услышал шаги Параски.

– При ней – никшни! – шепнул он Павлу. Параска была всей душой предана Лукьяну, как и

ее муж. Но в качестве домовитой и осторожной хозяйки она считала нужным за ним

присматривать, чтобы он не спустил всего в доме и не наделал бед. Лукьян ее немножко

побаивался.

Она показалась на пороге с деревянной чашкой, в которой лежал небольшой кусочек сота и

ломоть мягкого, свежеиспеченного хлеба. Она поставила все на стол молча, с безответным