сватовства, ни пособить дочке она ничем не могла. Это зависело от стариков. Она

прислушивалась к каждому звуку, доходившему до нее из той комнаты, где решалась участь ее

дочки. Долгое время оттуда ничего не было слышно, кроме предсмертного писка потухающего

самовара да мерного сопения двух стариков, которые тянули из блюдечек горячую желтенькую

водицу, осторожно откусывая от времени до времени по зернышку от кусочка сахару.

Приступить тотчас к оживленному разговору значило бы недостаточно ценить угощение и

не понимать торжественности чаепития.

В качестве хозяина Карп прервал молчание.

– Славные у вас нынешний год кавуны будут, Охрим Моисеич, – сказал Карпий. – Не одну

сотню небось присыпете в бочонок.

– Какие уж у нас сотни да бочонки! – с кроткой улыбкой отмахивался Охрим. – Лишь бы

концы с концами сводить. Вот у вас, Карпий Петрович, землица – точно клад. Смотрел я

намеднись ваш тот поемный лужок, рядом с моим баштаном. Что за земля! Вот, думаю, коли б

этот лужок хоть детям моим достался, так мне бы, кажется, помирать легче было.

Карпий встрепенулся и навострил уши. Он ждал, что после этого предисловия Охрим

приступит к сватовству. Но старый Шило вильнул в сторону.

– А что, Карпий Петрович, не продадите ли мне лужка? Я бы хорошую цену дал.

"Врешь ты, старая лисица, – подумал про себя Карпий, – не нужно тебе моего луга".

Но он не выказал никакого разочарования и сказал как ни в чем не бывало, смотря гостю

прямо в глаза:

– За пятьсот рублей для вас, Охрим Моисеич, так и быть уступлю.

Цена была совершенно несообразная. Они оба это знали.

Охрим вздохнул и посмотрел в сторону.

– Нужно подумать, – проговорил он и заговорил о тяжелых временах, о недостатке сбыта и

о сбивании цен.

Потом, перейдя вдруг в совершенно конфиденциальный тон, он заговорил о том, как ему

трудно одному за всем усмотреть, и стал жаловаться на сына, который совсем от рук отбился и

только и делает, что бегает за девками.

– Женить его хочу. Тогда остепенится, – закончил Охрим.

Это уже значило – подойти к делу совсем близко. Но решительного слова еще не было

сказано, и Карпий остался настороже.

– Хорошее дело парня женить, – сказал он спокойным, рассудительным тоном, точно его

дело это нисколько не интересовало. – Уж от жены не побежишь к девкам. Бабы проходу не

дадут, да и девки пряслами голову проломят. Оно для хозяйства-то и сподручнее – хе-хе.

Карпий стал смеяться, трясясь всем своим толстым телом. Но он, однако, не спускал

взгляда с Охрима.

"Да ну же, старый, развязывай язык, ну!" – говорил этот взгляд.

Но старую лисицу не так-то легко было поймать.

Охрим прикинулся вдруг простачком, который ничего не понимает. Он стал рассказывать в

подтверждение слов Карпия про себя самого и свою покойницу жену – какая она была хорошая

хозяйка, как будто это было кому-нибудь интересно, и в заключение опять вернулся к покупке

лужка.

– А что, скажите, какая-таки ваша настоящая цена будет, Карпий Петрович? Я бы купил.

– Что ж. Для вас сотню скину, – сказал Карпий с недоумением.

"А ну как взаправду старый на луг разохотился. Пусть дурень платит".

– Ну что вы. Где же за такой клочок такую уйму. Двести, так и быть, дам, – сказал он.

Это было все-таки дороже, чем земля стоила, и Карпий убедился, что Охрима взаправду

засосало по его земле. Он начал торговаться всерьез. Охрим еще накинул, Карпий спустил и

пришел понемногу в азарт.

Но в самый разгар торга Охрим задумался и проговорил, точно что-то соображая:

– А знаете, что я надумал, кум: выдайте вы свою Галю за моего Панаса. Тогда все наше

добро ихним общим будет.

Предложение вышло совершенно неожиданно. Как Карпий ни готовился и ни держал себя

настороже, оно застало его врасплох, и он не сумел скрыть своего огромного удовольствия при

исполнении своей заветной мечты.

Старая лисица таки перехитрила. Ломаться и тянуть было бесполезно.