скрылся.

– Да отвяжись. Ничего ни он мне, ни я ему,- защищалась Галя.

– Врешь, по глазам вижу, что врешь, – приставала к ней Ярина. – Ведь я тебя не выдам. А

коли хочешь, я и помочь рада, чем могу. Ведь выскочи ты за своего штундаря, мне Панас

достанется. Я ведь по нем сохну, сама знаешь, – сказала Ярина с веселым смехом.

– А не по его волам да баштанам? – сказала Галя. Ей тоже стало весело от заразительного

смеха бойкой подруги.

– Может и так, – смеялась Ярина. – А тебе что? Видишь, я тебе не помеха. Так скажи же, ну

же, не ломайся.

– Да нечего же мне говорить. Вот пристала. Долго ли мы стояли? Только и сказал, что ему

что-то мне сказать нужно.

– Что же? Что?

– Да я ж почем знаю. Вот как увижусь…

– Так вы, значит, свидитесь! – воскликнула Ярина, вцепившись в нее пуще прежнего. То

шутками, то упреками, то просьбами она довела ее до того, что Галя призналась: Павел упросил

ее выйти к нему после обеда на Панночкину могилу.

– На Панночкину могилу? – воскликнула Ярина. – Вот выбрал место! Да там и в полдень

лешие и черти ходят. Отчего ты ему не сказала, чтоб он ко мне в сад пришел? И ближе и лучше.

– И то правда. Да я не знала, что можно, – пожалела Галя.

– Ну вот уж дура так дура, – сказала Ярина. – В другой раз, смотри, умнее будь. А то на

Панночкиной могиле, да еще с некрещеным штундарем, того и гляди черти на тот свет утащут.

Галя засмеялась, но в глазах ее мелькнуло выражение испуга. "А что как взаправду?" –

подумала она.

– Ну, я иду, – сказала она после минутного молчания.- Мне трудно тут стоять с тобой язык

чесать. Коромысло так и режет.

Ярина тоже пошла восвояси, покоряясь необходимости прервать интересный разговор.

Когда она отошла шагов десять, из-за плетня, у которого они все время стояли, показалась

седая голова без шапки, с кошмой седых волос, крупным горбатым носом и огромными седыми

усами, которые придавали что-то внушительное, молодецкое всей его крепкой, стройной

фигуре.

То был старик Охрим Шило, отец Панаса. Когда-то он был первый забияка в округе. Молва

приписывала ему немало темных подвигов, и ему удалось уцелеть только благодаря особой

пронырливости и изворотливости, за которые ему и дали прозвище Шило. Охрим, впрочем, уже

лет двадцать пять как остепенился и зажил хозяином. Он женился на богатой и успел овдоветь и

теперь считался первым богачом в округе. Он торговал скотом и снимал большие баштаны и

вообще стал мирным торгашом и земледельцем. Только по огонькам, вспыхивавшим в острых,

как у ястреба, глазах, сверкавших под нависшими, почти черными бровями, можно было

догадаться, что в этом старике все еще жил бес.

Такой именно огонек загорелся в глазах старого Охрима, когда он посмотрел вслед

удалявшейся Ярине.

– Вишь ты, на Панасовых волов зарится, – сказал он про себя, – юла черноглазая. А Панаску

нужно-таки с той овечкой поскорее окрутить. Так-то вернее.

Он нагнулся снова над грядкой мяты, которую вышел прополоть перед обедом, и дополол

ее таки до конца. Но тут он не выдержал. Он пошел в дом и приказал наймичке, чтоб в минуту

обед был готов. Наскоро перекусив, он пошел в. каморку, где стоял сундук с его платьем. Здесь

он оделся в новый синий кафтан с золочеными пуговицами, надел новые сапоги с красными

отворотами, привел всего себя в порядок и, надвинув на брови смушковую шапку, отправился к

Карпию с дипломатическим визитом.

У Карпия на стол еще не накрывали. Галя вернулась поздно с реки, а Карпиха была

большой копуньей, и на то, что другая баба сделала бы в час, ей нужно было два.

Галя возилась у печки, пробуя, не поспел ли картофель, чтобы накрывать на стол, как,

выглянув в окошко, она увидела входящего в ворота гостя.

– Тато, Охрим идет! – сказала она.

– Эх его нелегкая принесла! – проговорил Карпий.- Людям обедать, а он в гости!

Он вышел, однако, на крыльцо навстречу гостю.

– Добро пожаловать, Охрим Моисеич. Милости просим в горницу.

На лице Карпия не было следа раздражения. Он был весь вежливость и гостеприимство. К

тому же его любопытство было задето. Охрим зашел, очевидно, неспроста, иначе он бы так не