Это была любимая притча штундистов о блудной овце, где говорится о радости ангелов по

поводу обращения хотя бы одного грешника. Павел все время не спускал глаз с Гали.

– Да, – задумчиво проговорил он, когда чтение кончилось. – Радуются теперь ангелы, и мы

возрадуемся здесь на земле, как ангелы на небесах.

Ему трудно было говорить много, но лицо его и глаза договорили остальное.

– Мать, – прибавил он, – прочитай теперь о тайной вечере.

Когда глава была прочтена, Павел, не вставая, переломил лежавший перед ним хлеб на три

части и дал каждому по куску. Когда все трое откусили, он налил в деревянную чашку вина и

подал его сначала матери, потом Гале, потом выпил сам.

Это было штундистское причастие. Участием в нем Галя окончательно связывала себя с

новой церковью.

Павел не мог сдержать радостного волнения. Несмотря на сильную слабость, он встал и

громко, от полноты благодатного восторга воскликнул:

– Господи вседержителю, ты, даровавший мне явно то, о чем дерзала втайне просить тебя

душа моя, об одном молю тебя ныне: пошли мне случай послужить тебе и претерпеть во имя

твое. Если будет милость твоя, да не посрамится имя твое.

Он вспомнил предсмертные слова Лукьяна, и теперь он им верил.

Ульяна про себя повторила ту же молитву, прося от себя, чтоб если уж сподобит их Бог

пострадать, то чтоб он призвал ее первую. Она так любила сына, что не была уверена в себе, что

она не соблазнится.

Павел стоял в экстазе и смотрел потерянным взглядом, подняв вверх ослабевшие, дрожащие

руки, и вдруг застыл в одной позе, прислушиваясь.

– Чу, слышите шум и голоса? – спросил он женщин. Те, как ни напрягали слух, ничего не

могли расслышать.

– Ляг, усни. Это тебе пригрезилось, – говорила мать.

– Нет, не пригрезилось, и не думайте, что я не в своем разуме, -: сказал Павел. – Я слышу

ясно человеческие шаги, как от быстро идущей толпы людей, и голоса их слышу, а слов еще не

различаю, только чуется мне что-то недоброе. Постойте, слушайте!

Притаивши дыхание, обе женщины снова стали прислушиваться. Кругом было так тихо, что

можно было слышать, как муха пролетит. Так прошло несколько минут.

Наконец Галя сказала:

– Я что-то слышу.

До ее уха доносились неясные звуки, точно писк и стрекотание насекомых в глубокой

траве.

– Постой, постой! – воскликнул Павел, останавливая ее жестом.

Он высунул голову, напрягая свой изощренный болезнью слух, и вдруг вскрикнул:

– Галя, уходи, уходи скорее, чтоб тебя здесь не застали. Беда идет на нас.

– Что, что такое? – вскричали обе женщины.

– Идут на нас с яростью, огни у нас увидели, на дом показывают, говорят злые слова, –

сказал Павел. Он слышал толпу, точно она была под самым окном.

– Галя, уходи, уходи, ради Бога! – вскричал он. Галя покачала головой, и лицо ее

затуманилось. Ей показалось, что Павел хочет услать ее, потому что все еще считает ее чужой.

– Где ты, там и я, – прошептала она.

– Ну так пусть будет с нами воля божья! – сказал Павел.

Все трое сели и стали слушать.

Теперь уже никому прислушиваться не нужно было: шум шагов и голоса стали явственно

слышны. Они становились все громче и громче. Идя на злое дело, толпа старалась возбудить

себя криками и угрозами.

Улица была запружена народом. Освирепевшие лица поворачивались кверху. Кулаки

потрясались в воздухе. Камни и брань полетели в окна.

Ворота и дверь были отперты, и никому в голову не приходило запереться. Толпа с криком

ворвалась в избу. Карпиха вбежала одна из первых.

– Ах ты, паскуда, ты как здесь? – крикнула она, увидевши Галю, и, схватив ее за волосы,

повалила на землю и стала тузить по чем попало.

Это спасло девушку: увидев родительскую расправу, толпа оставила Галю в покое и с

бранью окружила Павла. Раскрытая на столе книга, казалось, всего более раздражала толпу.

– Колдун, чернокнижник. Ты всему злу заводчик. Убить его, нехристя! За это семьдесят

грехов на том свете простятся.

Несколько человек с поднятыми кулаками бросились на Павла, который отступил на