Полярного круга. Двое других были люди средних лет: один – отставной чиновник, другой –

помещик, ссылавшийся за "укрывательство" собственных детей, которых постигла гораздо более

жестокая кара.

Пятый, выбранный старостой партии, задумчиво шел впереди своих товарищей, которых

незаметно обогнал и смешался с толпой уголовных.

Это был наш старый знакомый, Валериан. Он тоже попал в ссылку, и это случилось очень

просто. Когда после событий, описанных в последней главе, Валериан поднял новое дело об

избиении Ульяны, повлекшем за собой ее смерть, и об издевательстве над Павлом, Паисий

отписал, что издевательства никакого не было, а что Ульяна умерла своей смертью после драки,

ею же затеянной. Потом, видя, что Валериан не унимается и ведет дело дальше, он решился

прибегнуть к легкому и испытанному средству уничтожить своего неугомонного противника.

Он написал на него донос в Петербург, обвиняя его в революционной пропаганде и

распространении среди мужиков бунтовских брошюр. Никаких фактов в доказательство Паисий

привести не мог, потому что сам ничего наверное не знал. Но и подозрения было, конечно,

достаточно. У Валериана был сделан внезапный обыск и, к несчастию, удачный: у него нашли

пакет книжек, которых он, на беду, не успел припрятать, так как только что получил их из

Петербурга.

Участь его была решена. Поймав конец нитки, жандармам уже не трудно было расплести

весь клубок. Валериана увезли в Петербург и посадили в крепость, где продержали около двух

лет. Тем временем набежали кое-какие улики; выяснились кое-какие другие провинности. Дело

приняло серьезный оборот, и только благодаря связям старика отца наказание ему ограничилось

ссылкою в Восточную Сибирь.

Теперь огромный путь был пройден, и они приближались к Юконску, маленькому городку,

где первая партия поселенцев должна была остаться.

Валериан выдержал путь прекрасно. Но следы крайнего изнеможения видны были и на его

спутниках и на прочих арестантах, составлявших огромную партию.

Ежась в изодранные полушубки, уныло плелись арестанты, бороздя ногами глубокий

сыпучий снег. Колонна растягивалась все больше и больше.

Поручик Миронов, начальник конвоя, вышел наконец из себя.

– Прибавь шагу, подтянись! – крикнул он, сойдя с дороги, чтобы быть больше на виду.

Поручик Миронов был человек лет пятидесяти, выслужившийся из фельдфебелей, с

проседью и красным, облупившимся от мороза лицом.

– Сомкни колонну, вша острожная! – повторил он, входя понемногу в ругательный азарт.

Он был большой мастер сквернословить и любил щегольнуть этим при случае. Но он

сдерживался и ругался, так сказать, в полсилы. В партии шли политические, которые хотя и

преступники, а все же люди образованные, и поручик стеснялся, тем более что с одним из них,

именно с Валерианой, он успел познакомиться и даже, можно сказать, сблизиться за дорогу.

Миронову случилось занемочь – ну а болезнь не свой брат: пришлось поклониться своему же

арестанту. Валериан поставил его на ноги. С этого и началось знакомство, которым Миронов

почему-то очень дорожил.

Подгоняемые криком грозного начальника, арестанты прибавляли шагу, больше чтоб

показать рвение, потому что, пройдя почти бегом мимо конвойного, они начинали плестись

медленнее прежнего.

Перед Мироновым мелькали серые, заиндевелые фигуры: молодые, старые, с бородами и

без бород, мужчины, бабы, парни. Прогремела повозка с кладью, оставив за собой большой

интервал.

Два арестанта, очутившиеся впереди, ускорили шаг, но не вздумали ни бежать, ни иным

образом обнаружить свое рвение. Конвойного это тотчас привело в ярость. Он бросился на

лентяев с поднятыми кулаками.

– Я вам покажу, как проклажаться! – крикнул он и занес руку для здоровенной затрещины

крайнему – белокурому парню лет тридцати, с красивым вдумчивым лицом. Но в это время он

заметил своего приятеля из политических, доктора, смотревшего на него упорным, строгим

взглядом. Руки Миронова опустились. Он ограничился легким пинком в спину крайнему,

больше для проформы, да густым потоком брани, которая, как известно, на вороту не виснет.