– Да нет, смотри же, смотри! – настаивала Галя. – Бедная моя головушка!

Она принялась возиться около мальчика, укачивая его, подбрасывая наверх, стараясь

смеяться и развеселить его. Но ничего не помогало. Ребенок слабо кричал и раскрывал рот,

глотая воздух. Он задыхался.

Галя думала, что она с ума сойдет.

Вдруг ее осенила счастливая мысль.

– К доктору, – вскричала она. – Сейчас, сию минуту.

– Да где ж его взять? – спросил Павел.

– Как, где? А Валериан Николаевич? Разве он конвойного не вылечил? Чего ж нам

ломаться?

Галя напустилась на него ни за что ни про что, предположив, что он не хочет обращаться к

Валериану из-за старой неприязни.

Не дожидаясь ответа, она бросилась к двери, спотыкаясь о тела спящих арестантов,

устилавшие пол, как снопы на току, и принялась что есть мочи колотить в неё руками и ногами.

Первые всполошились игроки. Они быстро припрятали карты и испуганно обернулись к

двери- Узнав, кто был причиной переполоха, они напустились на Галю с ругательствами. Но

она, ничего не слушая, продолжала молотить в дверь.

– Да перестанешь ли ты, чертова перечница, – крикнул майданщик. – Весь этап

всполошила. Начальство нагонишь. Пошла спать, дура, не то я тебя…

Он направился к ней с поднятыми кулаками. Павел загородил ее и готовился принять на

себя удар. Степан тоже проснулся и, протирая глаза, шел к нему, спотыкаясь о спящих

товарищей. Но в это время застучал засов и в двери показался конвойный.

Игроки быстро припали к земле, кто куда поспел, и сделали вид, что спят.

– Что за шум? Кто тут дебоширует? – крикнул поручик, входя. Но воздух был до того

удушлив, что он отступил шаг назад и остановился у порога, держась за скобку двери, чтобы

захлопнуть ее при первой возможности.

– Батюшка, у меня ребенок помирает, – вскричала Галя, переступая ногою через порог,

чтобы не дать офицеру так скоро от нее уйти.

– Ну, так я ж тут при чем? Чего ж ты меня беспокоишь?

– Батюшка, позволь доктору показать, тому, что с господами идет. Один у меня. Первый.

Позволь показать, – упрашивала Галя.

Дверь все время стояла полуоткрытая. Свежая, живительная струя проникала в эту нору,

вытесняя удушающее зловоние. Но еще больше, чем зловония, арестанты боялись холода,

против которого у них не было иной защиты, кроме жалких лохмотьев.

– Эй, затворяй дверь! Что ты нас морозить вздумала, – раздался изнутри какой-то сиплый

голос.

– Затворяй, затворяй! Нечего там с офицером лясы точить, – иронически заметил другой.

Галя, с ребенком на руках, переступила порог и притворила за собой дверь. Она закутала в

платок мальчика, чтоб он не простудился. Самой же ей было не до холода или простуды.

– Допусти, батюшка! – продолжала она молить. – Он из наших мест. Нашего барина

бывшего сын. Он нас знает и всегда добр был до нас. Допусти! Век буду за тебя Бога молить.

– Нельзя, – отвечал Миронов, насупившись. – В больницу пойдешь завтра, как в город

придем. А ссыльным нельзя лечить, не дозволяется. Не по закону.

– Да разве есть такой закон, чтоб матери смотреть, как у нее на руках ребенок помирает?

Конвойный насупился еще больше. Ему стало жалко бабы, да и Валериану хотелось

доставить удовольствие. Он знал, что тот будет рад помочь своим землякам.

– Ну, подожди, – сказал он наконец. За Валерианом послали рассыльного.

– Шла бы ты в камеру. Чего на холоду стоишь? – сказал конвойный Гале, когда они

остались вдвоем.

– Ничего, батюшка. Ребенку тут как будто полегчало.

И точно, когда через четверть часа пришел Валериан, то он нашел мальчика совершенно

ожившим и оправившимся.

– Ребенок здоров, – сказал он. – Это с ним, верно, от спертого воздуха. Бывало это с ним

прежде?

– Каждую ночь почитай он мечется. Да так, как сегодня, никогда не было.

– Ну, уж последняя ночь. Завтра в городе заночуем, – утешал ее Валериан.

– Да как же эту-то ночь мне с ним быть? Не дать ли ему снадобья какого?