полного изнеможения.

Сколько она проспала в эту страшную ночь, она не могла сказать. Тяжелое сознание

действительности не покидало ее ни на минуту. Она помнила, что она в Сибири, что ее гонят в

ссылку в какое-то бесконечно далекое нежилое место. Но зачем она попала в рудники? Павла

осудили ведь на вечное поселение, а не в рудники. А она так и вовсе осуждена не была. Она –

вольная, охотой идет за мужем. Зачем же ее в рудники пригнали? Ну да на все воля Божия.

Нужно все терпеть. Не ей, а им грех бабу с ребенком в рудники посылать. Она была в

арестантском костюме, с лопатою и что-то копала. В шахте было много всякого народа в таких

же нарядах, как она, и все работали. Баб она не видела – все мужчины, только Павла между

ними не было. Это отец Паисий так устроил по злобе, чтоб им не вместе работать. Рядом с ней

стояла тачка, куда она бережно накладывала руду, чтоб не потревожить своего Лукьянушку,

которого она уложила на той же повозочке. Он был спеленанный и чистенький, не то что на

этапе. В шахте было темно. Что-то вроде не то факела, не то лампадки освещало тот угол

шахты, где она работала. Кругом была густая темнота, наполненная шумом и криками: там,

видимо, копошились люди.

Вдруг из этой темноты выделилась какая-то человеческая фигура и направилась к ней. Хотя

она не видела ее, потому что стояла к ней спиной, но она чувствовала, как эта фигура все

приближается, и понемногу ею начинал овладевать удручающий страх. Ей хотелось обернуться,

хотелось бежать что есть мочи, но она не смела пошевельнуться с места и продолжала долбить

руду. Фигура между тем стояла уже за ее спиною, и вдруг в ее ушах раздался грозный окрик:

– Так-то ты копаешь, ведьма киевская!

Галя обернулась. "Теперь уже все равно!" – подумала она и узнала голос конвойного,

поручика Миронова. Только одет он был как-то странно и был очень свиреп. Никогда не думала

она, что человеческое лицо может быть таким свирепым. Он был весь красный, страшно

поводил усами, и из глаз его точно искры сыпались.

– Ребята, покажите-ка ей, как копать! – крикнул он.

Все побросали работу и с гиканьем и хохотом схватили ее и бросили в яму, которую она

только что перед тем выкопала.

– Щенка ее брось к ней, чтоб ей не скучно было, – крикнул Миронов, и кто-то бросил на

нее сверху мальчика, и со всех сторон на нее посыпались комки земли среди диких криков и

дикого гоготанья.

Их закапывали живьем. Тяжелая земля давила ей грудь. Она задыхалась.

– Господи, приимли мою душу! – вскрикнула она – и проснулась. Но она не тотчас пришла

в себя. Ей казалось, что она все еще во сне. В камере стон стоял от подавленного крика,

площадной брани. Один из игроков смошенничал, и его товарищи тузили его в углу.

Майданщик бросился их разнимать, рассыпая тумаки направо и налево.

– Будет вам, черти окаянные! – грозно закричал он. – Начальство накличите. За вас, чертей,

отвечать придется. Этак и убить недолго.

Он вырвал провинившегося игрока из рук его остервенелых товарищей и толкнул его

пинком в угол за свою стойку.

– Проспись, дурацкая башка, – сказал он, загораживая его своим грузным телом.

Игроки уселись по своим местам и стали сдавать карты.

Галя сидела на лавке и старалась прийти в себя. Рядом с ней Лукьянушка метался и плакал.

Она взяла его на руки и стала укачивать. Но он не унимался. Все его маленькое тельце было

как в огне.

– Что с тобой, миленький, голубчик? – шептала она, чуть не плача сама. Ребенок только

пуще метался,

Она повернула его лицом к лампочке, которая коптила на ведре, и у нее похолодело на

сердце. Мальчик весь посинел, – как она думала, от крика. Он страшно таращил глаза и широко

открывал ротик, точно рыбка, выброшенная из воды.

– Павел! Помогите, – вскричала Галя. – С Лукьянушкой беда.

Павел, свалившийся на кого-то во сне, вскочил на ноги.

– Смотри, помирает! – сказала Галя, и сама пришла в ужас от собственных слов.

– Что ты, Господь с тобой, – успокаивал ее Павел.