подножья колодца, и стала тянуть ведро вверх. Журавль помогал ей, и через минуту из черной

пасти колодца показалось ведро, сверкая на луне и выплескивая брызги.

Галя умылась, вытерлась фартуком, жадно напилась свежей влаги и вылила воду в корыто.

Облегченный журавль вскинул своим длинным носом и взбросил высоко на воздух пустое

ведро, которое взлетело вверх, потом дернулось вниз и заметалось и запрыгало как бешеное,

точно пытаясь перервать веревку, пока не замерло, истощившись в бесплодных усилиях.

Галя между тем уже подходила к воротам Ярины, откуда снова раздавались звуки пляски.

На лице ее не было следа недавней тревоги. Только глаза ее глядели как-то испуганно. Она

обуздала себя с досадой, из самолюбия.

– Что ж, коли ему его поганая штунда дороже меня, не стану и я пропадать из-за него.

Пойду за Панаса, за Грицько, а то и за Панька кривого. В девках сохнуть по нем не останусь.

Теперь она боялась только одного: чтобы у Ярины как-нибудь ее не хватились и не

догадались, куда она убегала. Она осторожно отворила ворота, чтобы они не скрипнули, обошла

избу. Гости опять собрались на полянке, где шла бешеная пляска. Скользя между деревьями,

Галя уже приближалась к толпе и думала, что ей удастся незаметно смешаться с нею, как вдруг

над самым ее ухом раздался голос, от которого она вздрогнула.

– А что, штундарь-то, видно, не понапрасну сюда к нам наведывался,- сказал Панас с

кривой усмешкой.

От "его Гале не удалось скрыть своего исчезновения, и он поджидал ее, лежа под деревом, в

высокой траве, где его нельзя было сразу заметить.

Галя вся вспыхнула. Ей хотелось выбранить, ударить Панаса за его дерзость и бесстыдство.

Но она сдержалась, чтобы не выдать себя.

Она повернула к нему голову и, пожав плечами, проговорила:

– Тебе лучше знать, что он не задаром приходил. Небось не споешь, как он спел, хоть

лопни.

Она попала не в бровь, а в глаз. На лице Панаса появилось такое выражение досады, что

Галя рассмеялась.

– Что, не любишь? – сказала она.

– Нет, ты не отшучивайся! – воскликнул Панас. – Ведь я знаю, что ты за ним побежала.

– Может, и за ним, а может, у колодца свежую воду пила. Тебе что?

Она бросила на Панаса задорный взгляд, от которого у того дух захватило.

За ним бегали все деревенские девки. Одна Галя смеялась над ним и дразнила. Этим-то она

его и заполонила.

– Ну, так пускай будет, что воду пила, – сказал он. И, помолчав минуту, прибавил другим

тоном, продолжая, очевидно, прерванный разговор, – а как же, моя кралечка, насчет сватов

велишь? Посылать?

Голос у него был слащавый, приторный, совершенно не гармонировавший с его высокой

мускулистой фигурой и жестким выражением лица.

"И чего это он все лезет", – досадливо подумала про себя Галя. Но деревенский этикет не

позволял невежливо ответить на такой вопрос.

– Что ж, посылай, – сказала она шутливо. – Ворота для всех отпираются. А у отца в огороде

тыкв много. Я пока пару испеку. Одну себе на гостинцы возьмешь, другую свезешь Павлу по

дружбе, за то, что ладно поет.

Панас захохотал.

Печеная тыква, поданная в доме девушкой на сватовском визите, означает полный отказ. Но

Галя шутила. Поминание Павла как кандидата на печеную тыкву было уже само по себе таким

поощрением, какого Панас не ожидал. Ему стало весело. Он пропустил даже мимо ушей

шпильку насчет Павлова пения.

– Зато уж на бандуре ему до меня далеко, – добродушно сказал он. – Хочешь, я тебе сыграю

новую песню? Меня в городе архиерейский бас научил. Вместе в трактире пили.

– Что ж, сыграй.

Панас сыграл какую-то пародию на романс, подпевая себе вполголоса жиденьким

слащавым тенорком.

Гале не нравился ни его слащавый голос, ни его слащавая манера ухаживать. Но сегодня, в

отместку Павлу, она кокетничала с Панасом и не только не затыкала ушей, как часто делывала,

когда он принимался петь, а даже заставила его спеть еще. Она согласилась идти с ним

танцевать и позволила ему потом уйти вместе с нею. Но когда они уселись вдвоем у куста диких