«Будь проклят тот день, когда ни разу не плясали мы. Чуть пробежал, и уже

коленки дрожат, как у пенсионера. Китайцам было легче, они всем землячеством

бегали. У них не побежишь — измену революции пришьют. Все бегали и

складывали, потому до Пекина и добежали. А тут бы до ближайшей станции

добежать».

От зарядки Юрка разогрелся, вспотел, и сейчас все тело у него горит

нестерпимым зудом, особенно живот и ноги. В бане они не были уже недели три,

спят, не раздеваясь, потому что вагончик щелястый и, сколько его ни топи, все

выдувает — обовшивели. Юрка встает на корточки, чтобы не так видно было,

задирает майку, спускает штаны и с наслаждением натирается снегом. Зуд

проходит.

«Эти ханурики все еще валяются и клянчат друг у друга окурки. С такими

далеко не убежишь. Казалось, что много пробежал, а на самом деле — метров

триста, не больше».

Около вагончика Юрка догоняет Шмунина. Шмунин замерз и хочет первым

вскочить на лестницу. Юрка поддает ему сапогом и кричит:

— Будь проклят тот день, когда ни разу не плясали мы!

—

Дурак! — обижается Шмунин и хлопает дверью. — А еще Ницше читал!

— кричит он, показывая кончик носа.

Наверное, он сейчас уперся сапогом в косяк и приготовился к штурму. Но где

ему удержать! Юрка одним махом взлетает на крыльцо, дергает ручку и падает на

холодные доски — дверь никто не держал. Эмка хихикает у своего вагончика.

—

Скубенты! — кричит от землянки Мишка, который на время отпуска

бригадира стал за главного. — Чухаться долго будете?

«Наверное, дядя этот оставил старика — не визжит. А то как по нервам пилой:

взз-взз-взз. Палачи тоже завтракают. Вот и сидел бы дома. Маша бы ему кофей в

постель подавала. А он сюда прискакал — кусок от его комбайна откусят. А кому

он нужен? В уборку — другое дело, мигом разденут. Вон Ваня Сапелкин, на что

телок, а перед тем, как в поле выехать, со всех других комбайнов змеевики

поснимал. Они и не нужны ему были — зато сразу за все обиды рассчитался. Если

бы узнали — был бы шум, а так каждый поматерился и достал откуда-то новый. У

них все припрятано. Дядя, наверное, и боится, что такие, как он, его комбайн рас-

курочат. Только зря он тут крутится — «Беларусом» комбайн в мастерскую не

оттащишь, а все «дэты» на пахоте».

Вторым выскакивает из вагончика Никонов.

— Выходи строиться! — кричит он. — Быстро!

Бунин и Шмунин спускаются, не обращая на него внимания.

— Равняйсь! — кричит Никонов. — Смирно! С песней шагом марш!

Высоко подбрасывая худые ноги, Никонов печатает, как на параде, шаг.

— Наша Таня громко плачет, — кричит он дурным голосом, — уронила в

речку мячик.

Скользко. Идти нелегко, но Никонов не сдается, шлепает к землянке впереди

всех.

— Возьмите знамя красное, все вымпелы назад, — заводит Шмунин на

мотив «Среди долины ровные».

Дело идет к концу. Уборка кончилась. Подвели итоги. Юристы стали

победителями и получили знамя Центрального штаба. Славка Пырьев объехал с

ним нее бригады, призывал крепиться в оставшиеся дни.

Юрке наплевать на все эти песенки.

«Мало смеюсь, и желудок плохо работает. Сейчас бы «Волгу-Волгу»

посмотреть. А то сидишь целый день на железке, и желудок не работает. Нужно

зарядку делать потяжелее или на пурген переходить. А этих хануриков, конечно,

на зарядку не вытащишь».

— Отделение, стой! — командует сам себе Никонов у входа.

В землянке хохот стоит, как в бане. Миски отставлены, и даже угрюмый Эй

силится раздвинуть губы.

— Ну и что? — допытывается Мишка у замурзанного пацана’ с длинной

худой шеей. Это Лосев, Юркин тракторист.

— А чего? — удивляется Лосев, смущенный этим вниманием.— Врубаю

четвертую и тащу по улице.

— Зачем по улице? — встревает кто-то.— В объезд надо было.

— А я знал? —опять удивляется Лосев.— Иду, значит, и вдруг какой-то мужик

выскакивает и кричит: «Стой!» А чего мне останавливать? До мастерских до-

бежит, если нужно. А он не отстает, бежит рядом и кричит, а сам в одном белье,