Оборудование соответствующее: рычаг, чтобы плуг поднимать, и колесо —

вроде штурвала, чтобы заглублять или, наоборот, делать помельче. Только сейчас

этой штукой никто не интересуется. Конечно, если агроном приедет и палочкой в

борозду потычет, может вообще, все забраковать, и придется перепахивать. Но

агронома давно не видно, и за все отвечает. Мишка.

А с него план спрашивают, ему чем мельче — тем лучше, потому что мельче

быстрее. А может, и агроном, если бы узнал, тоже бы не волновался — урожай

здесь бывает раз в три года, в будущем году, значит, ничего не будет, и, если по

совести разобраться, можно вообще ничего не делать и зря горючее не жечь. Но,

как говорится, мы не можем ждать милостей от природы.

На конце рычага, которым поднимаешь и опускаешь плуг, есть дырка, Кто ее

знает — для чего, но трактористы наловчились: продевают в эту дыру какой-ни-

будь шнур и хорошо без прицепщиков обходятся. Это ведь тоже вопрос — нужны

мы здесь или не очень?

Но, как говорится, мы не можем ждать милостей от начальства.

Конечно, бывают и запарки. Это когда прозеваешь и под плуг попадает

перекати-поле или какая-нибудь еще травка поздоровей. Получается вроде

запруды — земле некуда «отходить, и она наливается под ногами тяжелым комом.

Тут нужно соскакивать и кричать трактористу, чтобы остановился. Потом,

обдирая пальцы, выковыриваешь из-под плуга эту землю с запутавшейся травой.

Земля, только что мягкая, как вода, не поддается, колупаешься долго и

проклинаешь себя за то, что прозевал эту травку. Но так бывает нечасто—раз пять

за смену. А все остальное время сидишь и торгуешь дрожжами.

Холодно, и ничего не спасает — ни ватник на сиденье, ни ушанка, ни теплые

портянки. Прячешь ладони под мышки, поза получается гордая. Гордо плывешь

над белой землей, и сзади тебя остается черный шлейф.

Но наполеонствовать долго не получается — зябнут коленки. Соскакиваешь и

чешешь за трактором. Не такая уже и скорость, но ведь и харч не тот, и по утрам,

если бегаешь один, далеко не убежишь, поэтому, форма совсем неважная.

Другим прицепщикам легче. Юрке не повезло с Лосевым. Другие спокойно

сидят в кабинах, дремлют и вылезают только перед дорогой или в конце загонки,

чтобы поднять плуг, а потом обратно. А у Юрки Лосев. Стоит Юрке залезть в

кабину, как тот начинает озираться, словно Юрка просит его ворованное спрятать.

С таким нервным не поездишь. Так весь день и трясешься на этой железке.

Юрка закрывает глаза. Не очень холодно. Но все-таки не уснешь. К вечеру,

если холоднее не станет, можно будет подремать, а сейчас не очень и хочется.

Такое ощущение, как будто выпил бутылки две пива — не поймешь, чего хочется,

но, в общем, ничего.

– . . . . . . . . . . .!

Юрка открывает глаза. Это кричит Шмунин. Он бежит через степь, почему-то

подбрасывает шапку и кричит изо всех сил. Лосев высовывается и смотрит на плуг

—все вроде в порядке, орать не из-за чего. Юрка встает с креслица. Это похоже на

то, как сходишь со ступеньки трамвая. И машет Лосеву—мол, поезжай. Но тот

уже не видит. Ничего с ним не сделается, если проедет полкруга без прицепщика.

— . . . . . . . . . . ! — кричит Шмунин. Он уже совсем близко, и видно, как на

его всегда кислом лице сейчас играет улыбка.

— Шабаш! — говорит он, подбегая. — Пырьев приезжал. Что, говорит, на

банкет заказываете? Понимаешь?

— А куда он поехал?

— Уезжаем, понимаешь? — кричит Шмунин. — К ядрёне фене уезжаем.

— А куда он поехал? —тупо повторяет Юрка, словно боится поверить в то,

что кричит Шмунин.

— А кто его знает! Может, к Эмке своей. Ты что? Не доволен? Оставайся,

они на тебе зимой будут воду возить.

Шмунин уже убежал. Ему не терпится поделиться новостью. Бунинский

трактор метрах в двухстах, а дальше никоновский.

«А почему воду? — думает Юрка. — У них водовозка есть. О чем я, дурак,

думаю? Ведь уезжаем — к ядрене все это фене. Уезжаем, понятно? Люська,

наверное, на вокзал прибежит. Лосев сейчас опустит плуг и пойдет обратно. Ему