— Иди оденься,

— А я неодетая разве?

— Лифчик одень.

— У меня плечи сгорели, — заныла Маргошка, — а сейчас мыла и

растерла.

— Тогда сиди и не выступай.

Тетя Наташа вошла с тарелкой дымящейся картошки, когда Толик

танцевал уже, наверное, раз десятый. Маргошка из игры вышла, Лариса тоже

сидела. Толика приглашали по очереди Тамара, Лидка и Алла.

— Не жалеете зятька моего, — сказала тетя Наташа, — взмок весь.

— Они трутни, — сказала Лариса.— Чего их жалеть?

Алла на нее очень строго глянула.

— Я чего хотела спросить? — сказала тетя Наташа.— Может, вы мою

Нинку в Москве видели? Селиверстова ее фамилия.

— А где она учится?

— Она шить любила. Вот я и думаю, что по этой части пошла. Она в

институт поехала поступать, еще в позапрошлом году.

— Не пишет? — спросила Алка.

— Открытки на праздник шлет. А что в открытке напишешь?

— В Москве Селиверстовых много, — сказала Лидка,— может, тысяча

или две.

— Да я так. Думала, может, видели. Ешьте картошку, пока, горячая. А я

тоже в баньку схожу.

— Нинка — приятельница твоя? — спросила Алла у Толика, когда тетя

Наташа ушла.

— Была. Теперь в Москве живет. Она мне написала недавно. С намеком

— хочешь, мол, приеду. А зачем? И без нее девок хватает — только помани.

— Ах ты, замухрышка! — сказала Тамара. — Ну, меня помани!

— Вот еще, — фыркнула Маргошка, — нужна ты ему!

— А я говорю: тихо! — поднялась уже совсем пьяненькая Лариса. —

Налейте, сейчас все выпьем. Выпьем за плохие условия. Тогда все трутни

подохнут, а мы останемся одни. Выпьем за то, чтобы у нас без них все хорошо

получилось! Ура!

...Тетя Наташа уложила москвичек на полу, застелив комнату какими-то

пальтушками и ватниками. Сразу запахло тавотом, бензином, но

привередничать не приходилось.

Опять пошел дождь, и ветер швырял его горстями в окно.

Раньще чем после обеда завтра не нужно и собираться.

— Девочки, Лена там одна, — затянула в темноте свою волынку Лида, — и

голодная, наверное.

— Сбегай, покорми, — посоветовала Лариса.

— У меня там еще пряники остались, — сказала Маргошка, — захвати, когда

обратно побежишь.

— Она одна, ей там холодно, — стонала Лидка.

— А нам тепло? — спросила Маргошка.

Ей никто не ответил. Она помолчала, потом сказала:

— С усатым я ни разу не целовалась. Хорошо, а? Кто знает?

— Я знаю, — сказала Алла, — еще одно слово, и пойдешь прохладиться.

— Зануда ты все-таки, — сказала Тамара, — И что ты все командуешь?

Опять стало тихо. Только где-то далеко громыхало— не то движок работал, не

то трактор все куда-то шел и не мог уйти.
– .

— Надоели вы мне! — сказала вдруг Алла. —И когда это все кончится!

Ей никто не ответил.

Скоро уезжаем

«Китайцы в честь какого-то своего праздника набегали вокруг МГУ десять

тысяч километров. С ума сойти! Тут бы до ближайшей станции добежать! —

Юрка Ермаков крутится по скользкой, замерзшей грязи вокруг вагончика. —

Конечно, китайцы психи, нормальному такое в голову не придет—бежать от

Москвы до Пекина. Но не так уж им досталось—из тепленьких постелек в сухих

кедах кружок по асфальту и под душ! И себе полезно, и капиталистов напугали».

Юрка крутится как белка на своей крошечной дистанции— шесть настоящих

шагов, поворот — скользко, и руки дергаются, как на нитках, еще шесть шагов —

и снова поворот, тут скорость не наберешь.

– Пятнадцать, — считает Юрка круги, — шестнадцать...

Бригада уже проснулась. У землянки пофыркивает «хозяйка» — полуторка,

привезли хлеб. Противно взвизгивает «Беларусь». Какой-то дядя с утра пораньше

ковыряется в моторе, и старичок визжит как резаный: взз-взз-взз. Комбайнеру

какому-то не терпится. Учетчица Эмка причесывается на крыльце вагончика

напротив. Она по-птичьи склонила голову и завесилась реденькой бахромкой

волос, но и оттуда пялится своими рачьими глазами.

— Девятнадцать, — выдыхает Юрка.