Я шел молча, рассматривая плитку под ногами, которой были выложены дорожки, расходящиеся в разные стороны. Свернув на одну из них, мы, не сговариваясь, направились к ближайшей скамье, и сели. Сара прижалась ко мне и взяла за руку.

Здесь было самое тихое место в парке. Нас окружали плотно стоящие друг к другу деревья, перед которыми были высажены невысокие кустарники. Они, словно изгородь, тянулись вдоль дорожек, и, казалось, им нет конца.

Мы были здесь одни.

– Ты, наверное, думаешь, что я сумасшедшая и защищаю их, - после продолжительной паузы она продолжила говорить.
– Но это не так. Я никого не оправдываю. Они попадают сюда заслуженно. Но у них внутри такая пустота, что иногда становится страшно. Потому что ее никто никогда не пытался заполнить. В них никто не влил любовь и сочувствие. Поэтому они такие, какие сейчас. Им просто нужно помочь разобраться в этом и дать то хорошее, что может быть в каждом человеке.

– И ты, правда, веришь, что они могут исправиться или измениться?

– Не думаю, что человек может внезапно измениться. Это долгая и серьезная работа над собой. Кому-то проще оставаться с тем, что есть, чем тратить время на то, чего, возможно, в итоге не произойдет. Но даже у самых безнадежных бывают проблески. Вот, например, недавно один из них подбросил мне письмо. С признанием в любви. Я долго смотрела на эти слова, написанные с ошибками, и у меня наворачивались слезы. Мне было так страшно, что та боль, которую я ему причиню, сделает его еще хуже. Я долго собиралась с мыслями, подбирала правильные слова. Он вроде бы меня понял. И через несколько дней написал, что это была не любовь, а благодарность. Ведь, несмотря ни на что в глубине души, они тоже хотят, чтобы их любили, понимали, и не осуждали. Ведь они дети. И когда ты к ним хорошо относишься, они отвечают тем же. Тогда у меня появляется надежда, что они сюда больше никогда не вернутся.

– И ты им, правда, веришь?

– Я хочу верить. Но я всегда настороже. Никогда не знаешь, что на самом деле у каждого из нас внутри, и какой из демонов проснется завтрашним утром. Я давно убедилась, что человек самое внезапное существо. Сегодня он может осуждать убийцу, а завтра сам кого-то убить. Я постоянно пытаюсь их отвлечь и чем-то занять. Прошу, например, стихи писать.

– Плохо я себе это представляю, - усмехнулся я.

Проработав несколько лет в газете, я побывал ни на одном судебном заседании с убийцами, и честно, говоря, последнее, что мог о них подумать, так это то, что они смогут хоть что-то написать.

– Пишут. Некоторые тайком, пока никто не видит. Боятся, что над ними будут смеяться. А потом приходят, чтобы услышать мое мнение. И я всегда говорю, что мне нравится. Даже если там непроходимый набор слов, выстроенный столбиком.

– Ты врешь им? Может, наоборот стоит говорить правду. Они должны знать, что похвалу нужно заслужить.

– Нет, я никогда не скажу им этого. Неважно, насколько это хорошо написано. Важно то, что они вложили в это душу, и были честны. Я не имею права осуждать их души и честность. Особенно, когда они имеют смелость поделиться самым сокровенным.

Я молчал.

– Принес мне как-то один из ребят, вернувшийся в колонию в третий раз, несколько строк про маму. Я до сих пор их не могу забыть.

Помолись за меня, мама

Над одиноким пламенем свечи,

И улыбнись в душе мне, мама

Закрой глаза. Врозь помолчим.

Помолчим над тем, как все безнадежно,

Над тем, как падает холодный снег,

Как заблудиться в темноте можно,

И как никогда не выйти на свет.

Ты прости меня, мама,

Что не стану никогда я

Для тебя тем сыном,

О котором мечтала.

Дочитав, Сара горько вздохнула.

– Скучает по маме?
– спросил я, вспомнив о своей. Она так и не успела получить от меня ни одной похожей строчки.

– Да. По маме, которую никогда не знал.

На миг мне тоже стало жаль этих ребят. И Сару, которая так отчаянно борется за них, пытаясь спасти.

Больше об этом говорить мы не стали, и решили вернуться к тому, зачем сюда пришли.

Оказавшись снова на площади, Сара с искренним интересом и детским восторгом рассматривала все вокруг, пытаясь скрыть вспыхнувший в ее в глазах огонек.

– Я, надеюсь, мы не пойдем на эти сумасшедшие горки?
– кивнул я в ту сторону, откуда доносились восторженные крики.

– А ты что, боишься?
– рассмеялась она.

– Да нет, просто не хочется умереть в расцвете лет от сердечного приступа, - усмехнулся я.

– Если тебе суждено умереть от свалившегося на голову кирпича, то на горке ты точно не умрешь.

– А если суждено как раз в этот день и именно на этой горке?
– наигранно серьезно спросил я.

– Ты такой смешной, - снова рассмеялась она.
– Все будет в порядке. Идем.

Не дожидаясь ответа, она потащила меня на эти ужасные горки, после которых я, на самом деле, чудом остался жив, и еще долго пытался унять дрожь во всем теле.

Единственное, что не внушало страха - колесо, с которого был виден весь город. Сара даже немного расстроилась, когда я предложил прокатиться на нем, вместо очередного лишающего дара речи аттракциона.