– И ты будешь рядом со мной?

– Я всегда рядом, дорогая. Но еще с тобой Норин и Мэри. Твои друзья. Ты не одна. И я нужна тебе, да. Но только, как воспоминание.

– Нет,– испуганно распахиваю глаза, – не говори так.

– То, что ты видишь мертвых…, этому есть объяснение. – Нервным голосом шепчет мама и смотрит на меня взволнованно и пристально. – Тебе нужно найти…

– Кого?

Она неуверенно сглатывает и едва слышно говорит:

– Ноа Морта. Он все объяснит.

– Кто это? – Часто моргаю, вновь тяну к ней руки, но потом вспоминаю, что не могу до нее прикоснуться, и порывисто отворачиваюсь. В груди растет бездонная дыра. Туда притянуло бы целую вселенную, если бы не те редкие моменты, вспышки, искры, которые возникают, когда рядом находятся тетушки, Хэрри или Мэтт.

– Спроси у сестер. Они скажут. А сейчас внимательно меня слушай. – Я послушно на нее смотрю и стискиваю зубы. Дышать становится труднее, как и слышать ее голос. Меня, то и дело, притягивает вниз , будто под ногами гигантские магниты. – Найди нечто острое. Нужно порезать ладонь, а затем нарисовать перевернутый треугольник.

– Порезать ладонь?

– Давай, Ари. Времени мало.

Киваю и медленно плетусь к тумбочке. Перед глазами все плавает, когда я пытаюсь найти канцелярский ножик. В конце концов, взгляд натыкается на ножницы, и я озадачено хмурю лоб: неужели я решусь на подобное?

Пальцы резко хватают ножницы, словно это мой последний шанс увидеть свет, и я в ту же секунду становлюсь на удивление решительной, смелой. Обратного пути нет.

Неуклюже падаю на колени и опускаю голову. Волосы скатываются с плеч. Дышать так трудно, что я начинаю присвистывать. Что со мной? Грудь горит. Мне очень больно.

– Давай. – Холодным голосом отрезает мама прямо над моим ухом. – Ты справишься. Мы все справились, Ари. Небольшой разрез. Это совсем не больно.

Я панически усмехаюсь. Может, это и не больно. Но страшно.

Через силу выпрямляюсь и смотрю обезумевшим взглядом на ножницы. Прикасаюсь холодным металлом к ладони левой руки. В лезвиях видно мое отражение. Отражение без четких очертаний, но с огромными, испуганными глазами. Наверно, именно такой сейчас я кажусь со стороны: безумной.

Аккуратно прохожусь острой стороной по руке и прикусываю губы, когда возникает колющая боль, и ладонь горячо вспыхивает. Кровавая линия становится все толще. Она в руке моей больше не умещается, и капли начинают литься на черный, деревянный пол.

– Рисуй. – Командует мама. Я слушаюсь. Она где-то рядом, но я ее не вижу. – Мы все в разное время встретились с Хозяином. – Неожиданно шепчет мама мертвым голосом. – Я была первой, и я согласилась сразу. Не сопротивлялась, потому что жутко испугалась, я не хотела умереть, и такой выход казался мне вполне разумным. Затем настал черед Норин, и нам с мамой пришлось рисовать треугольник ее пальцами, потому что она до последнего отказывалась принимать свою сущность.

Искоса гляжу на призрак матери. Она стоит у окна. Но лучи не освещают ее лицо. У нее до сих пор бледноватая кожа и синеватые губы. Я вдруг только сейчас замечаю то, что раньше не бросилось в глаза. Например, костлявые плечи, торчащие из-под свитера.

– Она не хотела становиться такой? – Хриплю я и встречаюсь с мамой взглядом.

– Не хотела. Но мы ее заставили.

– Почему?

– Потому что не хотели потерять. – Мама с силой прикусывает губы. Вина пролетает в ее прозрачном взгляде, и она горько кривит губы. – Теперь ей сложнее всех.

Отворачиваюсь и изнуренно сгибаюсь. Из меня будто выкачивают силы. Я протираю пальцами вспотевший лоб, и невольно понимаю, что оставила на лице кровавые разводы.

– Ты должна произнести: vocavit vos, Lucifer. – Неожиданно говорит мне на ухо мама, а я испуганно вздрагиваю: дыхание у нее настолько холодное, что по моей шее проносятся мурашки. – Не бойся. – Говорит она. – Ничего в нашей жизни не происходит просто так. А смысл ее как раз таки в том, чтобы понять, какая роль отведена тебе.

Приподнимаю подбородок, но неожиданно понимаю, что в спальне больше никого нет. Мама ушла. Ее нет. Боль вновь притягивает меня вниз, и я беспомощно выдыхаю. Не знаю, когда станет легче. А, может, легче не должно быть? Может, легче только мертвым?

Гляжу на песчинки, плавающие в тусклом свете, и притрагиваюсь к ним кончиками пальцев. Представляю, что я одна из них. Сколько правильных поступков мы совершаем в жизни? А сколько неправильных? Что лучше – умереть хорошим человеком или остаться в живых, но превратиться в чудовище? Человек всегда балансирует на краю пропасти, ему приходится, ведь жизнь – скопление крутых перекрестков, каждый из которых хранит в себе свои опасности, преимущества и последствия. И даже, когда мы говорим, что выбора у нас нет, мы нагло обманываем и окружающих, и себя, потому что второй вариант всегда есть, но он не всегда тот, что нам нужен.

Говоря, что пути обратного у меня нет, я жестоко обманываюсь. Я спокойно и мирно могу стереть корявый, перевернутый треугольник, нарисованный моими окровавленными пальцами, лечь в постель, закрыть глаза. Я могу вернуться к семье и не превращаться в то существо, что внушает ужас всей Астерии. И я хочу этого. Хочу увидеть родителей, Лору, хочу избавиться от осуждения окружающих, презрительных, испуганных взглядов. Да. Но не больше, чем остаться в живых.

Решительно впиваюсь ладонями в деревянный пол, опустив голову, и шепчу: