Я озадачено хмурю брови как раз в тот момент, когда из-за поворота выезжает наша серебристая машина. Папина машина. Воздух из меня разом выходит! Я застываю, слова в горле рассыпаются на мелкие песчинки. Хочу вперед сделать пару шагов. И не могу. Так и смотрю на то, как автомобиль несется вперед с невозможной скоростью.

С обратной стороны слышится визг шин крупной машины. Наверняка, это грузовик. Я не могу заставить себя обернуться, как ни стараюсь; просто слежу за нашим летящим на гигантский шип автомобилем и чувствую, как к глазам подкатывают слезы. Мне холодно, я открываю рот, я хочу кричать, но не получается, нет! Не выходит! Машина проносится прямо у меня под носом. Я внезапно вижу себя, прилипшую к окну с недовольным лицом, вижу Лору, играющую с собственными, угольными волосами. Вижу родителей, которые с упоением глядят на нас, а не на дорогу. И качаю головой.

– Нет. – Ужас колется в горле. – Нет, папа обернись! Папа!

Я все-таки срываюсь с места. Ноа Морт меня не останавливается. Я бегу за машиной и машу руками, мороз оставляет красные следы на коже, а мне наплевать. Наплевать.

– Нет! Папа! – Кричу изо всех сил я, слышу оглушающий гудок грузовика, а затем на мгновение все замедляется. Мои движения, повороты шин и звуки. Грузовик летит прямо на нашу машину. Я вижу в лобовом стекле перепуганное лицо водителя. Он остался жив, а вот мои родители и Лора – нет. Разве это справедливо? Нет, нет.

– Нет! – Прошу я, схватившись ладонями за лицо. И внезапно время начинает идти с прежней скоростью. Серебристую машину резко ведет вправо, колеса визжат об асфальт и тормозят, вонзившись в ледяную поверхность дороги. Становится лишь хуже. Машину не просто несет к обрыву, ее крутит по дороге, будто бы она юла. Я помню этот момент: папа изо всех сил держался бледными пальцами за руль, а мама кричала. Мы все тогда жутко перепугались, но мы еще были живы и верили, что спасемся.

А затем появилось препятствие. Дерево, возникшее прямо перед лобовым стеклом. И тогда уже никто ни о чем не думал. Тогда мы смирились со смертью и отключились. Меня ничто до сих пор так не пугало, как тот момент, как тот оглушительный хруст, прежде чем я провалилась в темноту. Я видела семью, родных, свет, а потом перестала. Быстро, в одно мгновение то, что имело значение, превратилось в пустоту.

Резко торможу, прилипнув ступнями к ледяному асфальту, когда машина врезается в дерево, и над капотом поднимается плотный слой дыма. В груди что-то взрывается. Слезы скатываются по моему лицу, а я не могу поднять руки и стереть их. У меня нет сил.

Опускаю подбородок. Прикрываю глаза и стискиваю зубы. Как же мне больно, мама, зачем ты заставляешь меня это вновь испытывать? Зачем? Плечи трясутся. Я не заставлю себя подойти ближе. Не смогу. Там лишь смерть. Там мертвая Лора, и родители. Там я, со сломанными ногами и пробитой головой. Там запах гари, бензина и крови.

На мое плечо падает тяжелая рука, я медленно поднимаю подбородок. Ноа Морт мне в глаза не смотрит. Смотрит на машину, стиснув зубы. Слабо покачиваюсь, зажмуриваюсь и выдыхаю горячий воздух, а затем вдруг слышу грохот. Недоуменно перевожу взгляд на смятую, серебристую Хонду и вижу нечто странное, невероятное.

Пассажирская передняя дверь внезапно распахивается, и из салона выпадает мама. Я ошарашено округляю глаза и гортанно хриплю:

– Мам…

Реджина Монфор истекает кровью. Ее волосы прилипли к лицу, а правую руку она с невероятной силой прижимает к груди. Она громко дышит, поднимается на ноги и тут же кидается к задней двери. Я подхожу ближе, раскрыв глаза, затаив дыхание. Я подхожу, не понимая, что двигаюсь, не осознавая, что вижу.

Мама умерла не сразу? Она не умерла от удара?

Реджина прилипает окровавленными ладонями к стеклу, смотрит в салон и пальцами потирает испачканные окна, а затем вдруг разрывается таким криком, что у меня леденеет душа. Я ударяю ладонью по губам и бегу быстрее. Мама, я рядом, я здесь.

– Нет, нет! – Плачет она, ударившись лбом о машину. – О, Боже мой, пожалуйста!

Ее окровавленные пальцы стучат по стеклу, опускаются ниже и открывают дверцу.

Я оказываюсь достаточно близко, чтобы увидеть, как она распахивает дверь, ныряет в салон и прижимает к себе безвольную голову Лоры к груди. Лора мертвая. Белая. Только губы алые, тонкие струйки крови тянутся по подбородку и застыли на ее шее.

Я зажмуриваюсь и с болью отворачиваюсь.

– Девочка моя, очнись, Лора, очнись! – Просит мама, а Лора не шевелится. – Прошу, я здесь, слышишь? Я рядом с тобой, солнышко, я здесь!

Но она не слышит.

Мама кладет голову на ее макушку и сваливается на колени. Резко и порывисто. Так, будто все силы разом испарились, и она больше не в состоянии стоять на ногах. Я плетусь к матери, застываю около нее и осматриваю ее глубокие порезы на лице. Она плачет, я тут же пытаюсь стереть пальцами мокрые дорожки. Но не могу к ней прикоснуться.

Опять не могу. Опять!

– Мам, – плачу я, поджав губы, – я здесь, ты меня слышишь? Мама, мам!

Неожиданно Реджина Монфор стремительно поднимает подбородок. О на смотрит в салон, выпрямляет спину и сглатывает. Ее трясущиеся пальцы отпускают Лору. Кладут на землю очень осторожно. А затем она поднимается, чтобы обойти машину, чтобы подойти ко мне. Я, спотыкаясь, следую за ней. Опираюсь ладонями о ледяной корпус машины.

– Ари, – выдыхает мама, раскрыв дверь. Я не знаю, откуда в ней столько сил! Но она вдруг решительно вытаскивает меня из салона, кладет к себе на колени. Обнимает.