– Это-то вовсе не удивительно, – сказал Олег. – Окружающие вас мыслят в категориях той системы, из которой вам удалось вырваться.

– Вот! Вот! – закричал Елисеев. – Ты понимаешь! Наверное, единственный – понимаешь!

Но Олег говорил дальше:

– Бессомненно понимаю, – сказал он таким тоном, как будто речь шла о каких-то совсем уж прописных истинах. – А вы – нет, не понимаете.

Ростислав Юлиевич изумленно замолчал.

– Я попытаюсь разъяснить, – продолжал Олег. – Покинув принятую здесь систему бытия, основанную на достижении любой ценой личной выгоды, вы не только оказались вне и над этой системой. Вы оказались на пороге иной системы, более высокого уровня. Той системы, понимание аксиом которой дает право – властвовать. Ваша благотворительность стала неким… паролем, открывшим для вас потаенные двери перехода… Как принято в этой здешней системе всеобщего стяжательства, под тем, что называется тут благотворительностью, следует усматривать вполне материальный расчет. Но ваша благотворительность – несколько иного порядка.

Выражение изумления на лице Елисеева поплыло. Теперь в глазах Ростислава Юлиевича засветилось удовольствие.

– Не спешите ликовать, – предупредил Трегрей. – Благотворительность – суть деяние бескорыстное. Но вы извлекаете из нее выгоду. Нет, не материальную. Вы покупаете на нее право вседозволенности… Вы называете себя князем, коему уготовлено править, но вам невдомек, что князь никак не вправе требовать за свой труд подобного вознаграждения.

Он замолчал, наморща лоб, будто пытался найти такие слова, которыми можно объяснить нечто очевидное, – для него, во всяком случае, – но человеком, с которым он разговаривал, отчего-то непонятое.

– У каждого живого создания, присущего сему миру, есть свое предназначение. От сего зависит и их наличие в мире, и их количество. И предназначение князя в этом мире – служить. Именно так они и возникали – первые рыцари, дворяне, аристократы. Из низов, выпрыгнув за обыденное, совершив по-двиг, то есть, сдвинув рамку обыденного, сотворив небывалое, поставив свою жизнь противу невозможного и выиграв. Истинный князь так и определяется жизнью – противу невозможного. А кто будет рисковать жизнью заради корысти?.. И большинство из них обрело свое достоинство на поле брани, будучи израненными, но не побежденными, гордыми, но преклонившими колено, дабы их плеча коснулся меч. Коснулся для того, чтобы, поднявшись, они навсегда облекли себя бременем рыцаря и защитника. Бременем, а не вседозволенностью…

– Да чушь! – расхохотался хозяин дома. – Тупые детские сказочки. Ты еще скажи, что во времена моих предков не было никакой Салтычихи, или что помещики не мяли крепостных девок по баням.

– Посему они и исчезли, – спокойно ответил Олег. – Ежели ты не исполняешь своего предназначения – зачем ты нужен?

Елисеев окинул стоящего перед ним Олега жалостливым взглядом.

– О, боже, какой слащавой чушью набита твоя голова! А я-то надеялся… – он вздохнул. – Поймите, юноша, жизнь не так проста, как нам кажется, она намного проще. Люди – животные, они живут инстинктами, а все эти сказочки насчет разумности – чушь и глупость. Разумными среди всей популяции являются доли процента, все остальные – тупое и жадное стадо. Кино любишь? «Приключения Буратино» смотрел? Вот там все сказано, в песенке, которую поют лиса Алиса и кот Базилио. Каждому свое: «на дурака не нужен нож, ему с три короба наврешь – и делай с ним, что хошь». На жадину – «ему покажешь медный грош – и делай с ним, что хошь». И ведь эти идиоты, – Елисеев сделал широкий жест, указывая то ли на окружающих, то ли вообще на всю планету, – не считают себя дураками или жадинами. Поскольку продаются не за один грош, а за – о, боже ж ты мой! – миллион баксов! И не просто не видят, а категорически отказываются даже предположить, что это ОДНО И ТО ЖЕ! И ты предлагаешь мне, МНЕ, служить этому быдлу? Как? Чем?

Олег медленно покачал головой:

– Мы – то, что вокруг нас. Один человек сам по себе – слишком малая величина, чтобы что-то значить для мира. Но он же, осознавший свое предназначение, – могучий инструмент для его изменения. Поэтому если вокруг тебя одно быдло – то ты тоже оно. А если ты смог превратить тех, кто рядом с тобой, в истинных людей, ну, которые по образу Его и подобию, что становится возможным только через служение, – ты Князь, – он замолчал, уставясь на Ростислава Юлиевича испытующим взглядом, а потом вздохнул. – Я вижу – ты не поймешь. Возможно лишь пока. И я прошу тебя – дай себе время. Не совершай непоправимого. Отпусти тех, кого пленил.

– Давай-ка, молодой человек Олег Гай Трегрей, бросай железяку, – поморщился Елисеев. – А то я сейчас в тебе дырок наделаю, а пока их латать будут, продолжим с тобой конструктивный диалог. Конструктивный! А этот бред оставь кому-нибудь, кто поглупее… Кардинал! Кликни сюда своих людей! Эх, а по-хорошему же хотел… Думал, мы поймем друг друга…

Олег не бросил шпагу. Мазарин не двинулся с места.

– Я ж тебя шлепну сейчас! – задушенно выговорил Елисеев и взвел курок револьвера. – Совсем шлепну, докторам работы не оставлю! Ты, идиот, брось свой дрын!

– Нет, – серьезно проговорил Трегрей.

– Да что же ты намерен делать, полоумный? На дуэль меня вызвать, что ли?

– Нет, – так же серьезно ответил Олег. – Вы, ваше сиятельство, вызова не заслуживаете, потому как являетесь преступником, коего надобно передать правосудию. Но… все же оплеухи вы, бессомненно, достойны.

– Да ты и в самом деле псих… – выдохнул Елисеев.

И нажал на спусковой крючок револьвера.

Грохнул выстрел. Но немногим раньше этого Олег чуть шевельнул своей шпагой, начиная контратаку. Тоненько лязгнула о шпагу пуля, а потом сухо треснула, врезавшись в высокий потолок где-то в углу зала.

Елисеев изумленно моргнул, уставившись на Трегрея, не получившего в ту секунду никаких повреждений. Олег с самого начала выставил шпагу вовсе не для пущей театральности. Для него было не так уж трудно определить (и держать во внимании) возможную траекторию полета пули. И еще проще: предугадать – по движению лицевых мышц и изменению положения тела Елисеева – намерение нажать на спусковой крючок. Человеку с уровнем боевой подготовки Трегрея проделать такой трюк было не сложнее, чем опытному боксеру поставить блок, лишь только противник замыслил проведение удара.