– Ладно, оставляйте, - разрешил Валентин Юрьевич.

Толик просиял: "Ага" - скрылся с глаз, из дальнего конца коридора крикнул: "Я у тебя тут ещё схожу!" Ответа он дожидаться не стал.

– Проходной двор, - сказал Валентин Юрьевич выглянувшему из кухни Василию. Тот не ответил, видом выразил согласие: "И не говори".

Ключик вернулся к своему разрушительному занятию, ободрал остатки реек, вытащил гвозди, толкнул дверь и, затаив дыхание, вошёл. Никакого эффекта. Пустая чужая комната, оклеенная дурацкими крашеными обоями. Там, где раньше была кровать, - дверь: модная, с бронзовым стеклом в форме сперматозоида. Не топлено, стылые стены пахнут лежалой бумагой. Стоя посреди этого запустения, Ключик искал в памяти хоть что-нибудь, любую мелочь, которая бы восстановила его в правах. Тщетно. Он расправил плечи, упрямо выпятил подбородок и двинулся в соседнюю комнату, толчком распахнув уродливую... Дверь на поверку тоже оказалась пустой, полотно - одна видимость, крашеный картон. Павлик Заяц не стал сносить перегородки, оттяпанную комнату сделал смежной. Очевидно, Екатерина Антоновна отстояла гостиную, дверь прорубить разрешила, но больше ничего не позволила трогать. Там тоже было пусто, на паркетном полу, в тех местах, где стояла мебель, - пятна от ножек. В углу обрывок новогодней гирлянды. Ключик закрыл глаза, потянул носом... Нет, показалось. Он тряхнул головой: "После. Сначала глянуть". Надо было оценить масштаб бедствия. Валентин Юрьевич заложил руки за спину и направился в "комнату девочек", над которой по его расчётам в крыше была дыра. Не ошибся. Косметический ремонт, затеянный Зайцем в этом помещении за пару лет до продажи квартиры, пошёл прахом. Гипсокартон на потолке висел клочьями, на полу в гигантской подсохшей луже валялись какие-то обломки и обрывки. На западной стене обои местами превратились в лохмотья. "Мерзость, мерзость", - шипел Ключик, пиная гипсовый и бумажный мусор и с ненавистью глядя в потолок, где в пробоине свежей косметики проглядывала испорченная водою старая побелка, и хуже того - ромбы дранки в израненной штукатурке. Язва. Всё надо было бросить и срочно заняться крышей с западной стороны. Ключик, подбадривая себя словами: "Давай-давай, хозяин. Мусором на полу никогда не поздно заняться", - двинулся через гостиную Катеньки, но что-то его задержало. Ёлочная гирлянда? Запах? Он склонился над обрывком мишуры, смёл пальцами в кучку и подобрал сдвоенные бурые иглы - урожай неизвестно какого года от Рождества Христова. "Известно какого. Позже Екатерина Антоновна здесь поставила стенку из немецкого гарнитура. Это всё, что осталось от её леса". Ключик закрыл глаза, стоя посреди просторной двухоконной гостиной. Из трясины забытья вынырнули ощетиненные иглами ветви и оранжевые стволы - строем.

Глава двенадцатая

Последний месяц того памятного года выдался снежным. По обеим сторонам прочищенных дворниками пешеходных тропок выросли сугробы в пояс взрослому человеку, а Валентину Юрьевичу до плеч. Резкий ветер срывал с них снежную пыль, сёк лицо. Домой после такого попасть - счастье. На нижней веранде холодина, дышишь паром на руку, другою рукою ища ключи, оббиваешь на коврике снег с ботинок. Тронешь после этого пятачок английского замка - обжигает, липнет к подушечкам пальцев. Но за дверью уже теплее. По лестнице поднимаешься - шаг за шагом теплее, теплее, а за верхней дверью - О! Африка. Мандаринами пахнет, ванилью и кофе, но вместо пальмовых листьев - хвоя. Повсюду она в коридоре после того, как втащат в гостиную своевольную гостью. Кажется, всё вымел, но нет-нет да и хрустнет под ногою сдвоенная колючка.

– Пройдись-ка ты ещё раз веником, Валя, - мама говорит из кухни.
– И по углам под мебелью, не только лысину.

Мести - скучное дело, гораздо интереснее с отцом на крест поднимать смолистое чудовище под потолок ростом. Коридор длинный, пусть другой конец тётя Катя метёт. Валентин Юрьевич смёл к стене жиденькую горку пушистой домашней пыли с колючками пополам, прикрыл прислонённым к стене веником и в гостиную шмыгнул.

– Па!

– А, Валя!
– слегка задыхаясь, отозвался из-под нижней ветки отец.
– Подай клин.

– Этот?

Отец не ответил, стал вбивать занозистую деревяшку между стволом и чашей крестовой подставки. Оранжевый ствол вздрагивал, раскачивались обвисшие ветви.

– Юра!
– позвал кто-то, приоткрыв дверь.
– Юр, ты не видел...

"Тётка Катька, - сообразил Валентин Юрьевич и спрятался за кресло.
– Веник заметила?"

– Что?
– с неудовольствием спросил папа.

– Не что, а кого. Верочка моя не у тебя?

"Только её тут и не хватало", - подумал Валентин Юрьевич. Испытал немалое облегчение. Раз Катя ищет свою несносную доченьку, вряд ли заглянет под веник.

– Нет, я её не пустил, - ответил папа и снова взялся за молоток.

"И правильно", - мысленно похвалил Валентин Юрьевич. Вредная девчонка вечно норовила залезть в гостиную, и если ей это удавалось, тут же начинала как попало лупить по белым и чёрным. На фортепианный концерт сбегался весь дом, Верочку, наградив аплодисментом, от инструмента отлучали, а дверь запирали на ключ. Обиженная таким обращением исполнительница садилась под дверью на пол и начинала ругаться. Никто не мог её понять - слова смачные, гортанные, но не русские. Ядвига Адамовна, заставши однажды Верочку за этим занятием, припомнила, что нечто подобное слышала во времена оккупации.

– Просто от рук отбились дети, - пожаловалась папе тётя Катя.
– Валя тоже куда-то пропал, в коридоре бросил мусор и веник.

– Валентин, что я слышу?
– весьма строго спросил папа. Он выбрался из-под ветвей и стал озираться, уперев руки в бока.

"Чёртова тётка!" - обозлился Валентин Юрьевич, выскочил из-за спинки кресла и кинулся прочь. В дверях обернувшись, соседку обозвал толстой предательницей, но не слишком громко. Пути к отступлению были отрезаны: на кухне мама, Катя на хвосте, куда бежать? Одно спасение - лес.

Лес в коммунальной квартире образовался два дня назад. Екатерине Антоновне подруга из института лесного хозяйства предложила купить по дешёвке ёлку или сосну на выбор. С ёлками и соснами под новый год было почему-то в городе туго, продавали обыкновенным гражданам преимущественно палки, но руководство института лесного хозяйства для сотрудников расстаралось, завезло ввиду дефицита с избытком. Катя хотела взять сосну, но выбрать никак не могла - одна другой краше. Тогда она решила сделать соседям приятное и - благо недорого, - загрузила в институтскую бортовую машину: для Ядвиги Адамовны, для Зинаиды Исааковны, для семейства Ключко, для токаря Петрова и жены его, да и для себя тоже - по сосенке. Хвойный бор вывалили во дворе, и тут выяснилось: Ядвига Адамовна ярый противник бездумной вырубки, Зинаида Исааковна не выносит сосновый дух и поэтому обзавелась облезлой ёлочкой, токарь Петров увёз жену на конференцию по партийной линии в Крым, а Юра уже давно купил новогоднее древо и держал его до времени в сарае - подальше от Валентина Юрьевича. Институтская машина уехала, вернуть лесное хозяйство институту не представлялось возможным. Катя сказала: "Ладно".

– Раз такое дело, - сказала тётя Катя, - будет у меня лес. Помоги, Юра.

Павлик с Юрием Александровичем затащили сосны в гостиную Зайцев. Павлику Катя приказала установить самую большую сосну в центре и украсить, а Юрия Александровича попросила остальные деревья расставить вдоль свободной стены. Никто ей не возразил, не рискнули волновать - Катенька с животом была, на седьмом месяце. Так появился в коммунальной квартире лес.

Спасаясь от толстой тёти Кати, Валентин Юрьевич ворвался в полутёмную гостиную Зайцев, огляделся - лампа настольная включена, под ней книжный разворот, блёстки дрожат на ёлке, в кресле клетчатая гора - кто-то бросил плед. У стены строем сосны, там тень. Сразу не заметят, а дальше будет видно, что делать. Только тихо, как индеец. С ловкостью водяного питона скользнул он под хвойные лапы. Не хуже последнего из могикан, так ему показалось. На деле нашумел и натрусил на пол иголок. Затаив дыхание, услышал, как в коридоре шаркает домашними мокасинами Катя. Клетчатая гора в кресле зашевелилась и сказала: "Тер-ртоддо тр-рагадамхабен!" Ничуть почти не испугавшись, Валентин зашипел: