– Мне, - оживился слегка осоловевший Толик.
– По весне хочу сарай выложить.

– Не о тебе речь, Толян, тебя не тронут, тебе до центра час электричкой и два часа автобусом. Я о кирпичах к слову. Понимаешь, Валек, выходит, про пчёл-то правду говорил Славик, хоть он и трепло. Как-то муторно мне стало. Пока они ломают центр - ладно, но что я буду делать, когда доберутся до моих выселок? Бабичев этот - такая... ну, ты, я так думаю, сам знаешь. Недаром лезет в мэры.

– Григорий Борисович?
– стыдливо осведомился Ключик.

– А? Ага, Борисович. Прохиндей, и вокруг себя собрал таких же - один к одному. Вот не поверишь, все, кто с ним дело имел, оказываются...

– Извините!
– сказал Толик и покинул кухню.

– Свет себе вруби!
– проорал вослед Михалыч и переключился на обсуждение особенностей физиологии напарника, потеряв нить прежнего разговора. Ключик тому был рад, потому что не мог спокойно слушать рассуждения о грибе, и тех, с кем тот работал.

– ... пузырь слабый и ещё что-то. Говорит, это у него с детства. Больше литра... Прости, Валёк, мне чего-то пришло.

Михалыч извлёк планшет, глянул на него с расстояния вытянутой руки, встал и сказал:

– Привезли-таки. Слышь, Валёк, мы б ещё посидели, но надо ставить эту заразу, а там ещё края не отбиты. Так мы пойдём.

– Спасибо, что зашли, - сказал Валентин Юрьевич.

Строитель из коридора отозвался: "Ага, всегда пожалуйста. Ну, я тоже схожу на дорожку". Ключик проводил этих двоих до самого пролома. Во-первых, боялся за шифер, во-вторых, опасался, что после плотного обеда кто-то из гостей может не удержаться на крыше. Всё сошло гладко. Когда Валентин Юрьевич попросил быть аккуратнее с шифером, Михалыч ему ответил:

– Об чём разговор, Валёк! Свои же люди. Всё сделаем в лучшем виде.

А Толик спросил:

– Слышь, как тебя? А можно на крыше эту беду оставить?

Валентин Юрьевич не сразу понял, что речь о трапе. Когда понял, изъявил безусловное согласие, потому что прокладка от нирванны могла пригодиться в хозяйстве. Вернувшись, наскоро вымыл посуду, затем, желая выбросить из головы полученные от строителей сведения, решил взять книгу. Подвернулись "Будденброки". Он усомнился: пробовать или не стоит? В прошлый раз, лет пять назад, не осилил. Роман показался занудным, да и душевное состояние Ключика накануне свадьбы не способствовало такому чтению. Он был тою весной под сильнейшим влиянием чар Ленки Викторовны, отчего заметно поглупел, и, хоть считался модным артмастером, растерял часть клиентуры. Всё-таки Валентин снял "Будденброков" с полки, привычно расположился в кресле и стал читать. "...К тому же: платье и обувь, - прочёл он, - пищу и питье, дом и двор, жену и детей, землю и скот..." Но вынужден был на этом месте прерваться, потому что дёрнулась в руках книга. На колени вспрыгнул Василий, повозился, умостился и затих.

– Ладно, лежи себе, если хочешь поработать пюпитром, - с усмешкой сказал Ключик, втайне радуясь такому знаку доверия. До сих пор кот на колени не просился ни разу, максимум на что соглашался - утром улечься под боком.

Присутствие ли кота тому стало причиной, или сказалось иное влияние, но "Будденброки" пошли хорошо. Когда с улицы донеслись истошные вопли, Валентин не сразу нашёл в себе силы отвлечься. "Поздравляю, господин Грюнлих! От всего сердца поздравляю! Ну, вам, надо сказать, достаётся настоящее сокровище, самое что ни на есть..."

– Трави!
– орали на улице.
– Дёржи её, уйдёт! Трави! А-а! С-сука!.. Руку прикусила!

Валентин Юрьевич швырнул на журнальный столик книгу, согнал с колен кота, более двух часов изображавшего собою статую лежащего Будды, и выбежал на улицу - узнать, кого травят, кто кому прикусил руку.

В проёме ниши семь дробь сто сорок три в позе атланта стоял Толик. Лицом был красен, вытянутыми руками над головою удерживал перекладину дверной рамы. Рычал с натугой: "Ну!.. Ну!.. Скоро?!" Канаты талей, на которых спустили незамысловатую конструкцию, провисли. Михалыч флегматично возился у косяка с анкерными болтами. С крыши новостроя орали в колодец: "Крюки отцепи-и! Михалы-ыч!" - в ответ гулко гикало эхо.

"Растяпы. Уронят что-нибудь, плакала моя крыша, - подумалось Валентину Юрьевичу.
– Не моя, а Зайцев. Или всё же моя?" В задумчивости он поднялся на второй этаж, прошёлся по коридору и остановился у глухой гипсокартонной перегородки.

– Кто ремонтирует, тот и хозяин, - сказал он. Огласив таким способом давно вызревшее решение, сходил за топором, обухом обстучал лист по периметру старой дверной коробки, и принялся за дело. Преграда хлипкая, ломать - не строить. Он спешил восстановить свои права, саморезы можно было и позже вывернуть, главное - вытащить из полотна эту мерзость: гвозди вогнанные наискосок, как в крышку гроба. В пылу сражения не заметил гостя.

– Хозяин, - сказали за спиной. Ключик обернулся, держа наперевес инструмент.

– Э-э...
– неуверенно протянул Толик, глядя на топор.
– Я это. Спросить хотел. Можно, мы там эту оставим, как её...

– Трясучку? Ну нет, ребята. Перетаскивать её по крыше? Нет. Тяжёлая слишком.

– Да не трясучку, а эту беду, с канатами.

– А, тали!

– Вот их. Тали. Две штуки. Понимаешь, машина ушла, а эти с собой таскать... А завтра, может, ещё чего здесь. А? На доме оставить негде, сопрут. А?