– Тиш-ше с-сопливая!

Спели дверные петли.

– Сама посмотри, - сказала кому-то тётя Катя.
– Я же не выходила отсюда, зубрила плюсквамперфект.

Валентину не было видно, кто вошёл в комнату следом за нею, мешала дверь, но это выяснилось тут же.

– Верунчик, - позвал мамин голос.
– Я знаю, где ты.

"Не знает, - подумал Валентин Юрьевич.
– Она всегда так. Только бы эта девчонка..."

Но события уже вышли из-под контроля. Екатерина Антоновна добралась до письменного стола и со стоном: "Ох, не могу!" - опустилась на стул, мама вдруг оказалась рядом с креслом и сдёрнула плед, а девчонка заорала: "Иххатамихнихтгезет!" - с хохотом выскочила из кресла и кинулась в лес.

– Ай!
– вскрикнула Катя.

– Верунчик, нельзя так пугать маму, - хладнокровно сказала мама.

– Брысь отсюда!
– грозно зашептал Валентин Юрьевич противной девчонке, но та лезла в лес напролом, как бешеная.

Тут мама включила свет.

– А, и ты здесь, - сказала она.
– А я ведь просила подмести в коридоре ещё раз. Ну-ка, вылезай. Ведёшь себя, как маленький.

Стерпеть такое невозможно. Валентин Юрьевич покинул убежище, как и подобает индейскому воину, невозмутимо. Гордый и мрачный, проследовал в коридор и, вынашивая планы страшной мести, стал мести проклятым веником проклятый мусор. Злился недолго, потому что в коридоре пахло мандаринами и свежей хвоей, исходил жаром печной бок, и слышно было, как в гостиной пытаются прийти к соглашению чёрные и белые - мама, сбиваясь и путаясь, припоминала какую-то мелодию и подбирала аккомпанемент.

***

Занимаясь неотложными делами, Ключик всё это вспомнил до мелочей. Без горечи, как ни странно, и даже без грусти. Видимо, от времени стёрлись острые углы, чёрные и белые клавиши пришли к согласию, и возникла маленькая музыка - Моцарт, а не Шопен. И то сказать, когда в середине декабря меняешь на крыше шиферный лист, грустить некогда. За работу Ключик взялся не сразу, сначала убедился, что разгильдяи-строители не наделали на крыше новой беды, поискал и нашёл на чердаке возле печного борова припрятанные тали, оттащил в сторону трап и сбросил с западного ската строительный мусор. Покончив с этим, занялся ремонтом. Два новых листа потратил. По-хорошему надо было заменить ещё один, с трещиной, но мал запас. В предвидении новых неприятностей Валентин Юрьевич решил сэкономить - поставил на место задравшийся лист, а трещину прикрыл крупным обломком.

– Так-то лучше, - удовлетворённо сказал он, положил поверх для верности трап и, наступив на него, подобрался ближе к новому пожарному выходу. Любопытно стало, закрыт ли он изнутри. Оказалось - нет.

Ключик без труда отвалил створку стальной двери и заглянул в коридор "соточки". Ничего особенного, вид унылый, стены в полимерной окраске, наливной пол, потолок по современной моде - светится весь, но тускло. В конце коридора дверь с кодовым замком, над нею надпись самосветящейся малиновой краской: "выхода нет".

– Спасибо, ребята, я и не собирался выходить, - сказал Валентин. Сказал, и аккуратно, чтобы не грохнуть, закрыл серую дверь. По правде говоря, устал, и даже не будь кодового замка и надписи, всё равно за обследование сотового кондоминиума не взялся бы. Больше всего хотел отогреться у камина, прочее могло подождать.

От тёпла Ключик размяк, читать не стал. Попивая горячий чай, думал о превратностях судьбы, о переломных моментах и о том, какими подчас странными и замысловатыми путями следует общество, но вот ведь в чём штука - в итоге всё складывается правильно и справедливо в лучшем из миров, так ведь? Или не так?

– Всё правильно, - благодушно ворчал он.
– Был дом нашим и, как ни старались выкурить, остался нашим. Моим.

Грешил против истины, ох грешил. Никогда семейству Ключко не принадлежал весь дом на перекрёсте Девичьей и Черноглазовской. Строился в начале двадцатого века генеральшей Поповой для извлечения дохода и сразу после постройки был сдан поэтажно в аренду. В первом этаже разместился польский эмигрант Вишневский, фармацевт по образованию, с женою и новорожденным сыном Адамом. Пан Вишневский раньше владел аптекой в Варшаве на Маршалковской торговой улице, был богат, предприимчив и неосторожен в связях. Эти качества в совокупности сыграли роковую роль, Вишневский женился на красавице еврейке, продал аптеку и подался из Царства Польского в Россию - искать счастья.

Во втором этаже генеральша собиралась жить сама, но позже передумала и не без выгоды целиком сдала комнаты своему дальнему родственнику с материнской стороны, строительному инженеру Михаилу Александровичу Ключко, молодому, но перспективному и на хорошем счету. Через полгода в доме на Девичьей родился дед Ключика Шура. Жить бы и жить семье инженера в просторной квартире, но история механизм сложный, затянет кто-нибудь слишком сильно пружину, сломает анкер, шестерёнки взвизгнут, и пойдёт свистопляска - только держись. Стальными зубками шестерёнки прикусили Михаила Александровича и швырнули его весною шестнадцатого под Луцк, прямо под ответный удар австрийских тяжёлых пушек. Коммерческие планы пана Вишневского пошли прахом, а самого его вогнал в землю сыпной тиф. Исчезла, не оставив о себе памяти, генеральша Попова, вернее сказать, слухи ходили разные, но именно что слухи, доподлинно никто ничего не знал; а после, когда начались погромы и обыски, упоминать о дальней родственнице Михаила Александровича стало опасно. Впрочем, даже если имелись достоверные сведения, ими дед Шура не интересовался, был в восемнадцатом году ещё мал. Единственное, что рассказывал внуку, - приходили, мол, летом восемнадцатого какие-то люди с трёхлинейными винтовками, искали на чердаке большевистского шпиона. Не нашли. Уходя, грозили вернуться и всех пострелять за то, что шпион не нашёлся, но больше не вернулись, и, что самое странное - вместе с ними из прихожей и с нижней веранды исчезли электрические лампочки, а из гостиной - медицинский ртутный термометр, коим прабабушка как раз хотела измерить деду Шуре температуру в опасение инфлюэнцы. Позже дом на Девичьей стали штурмовать полчища пришлецов самого разного разбора. Вселялись и выселялись красные командиры с жёнами, сознательные пролетарии, бухгалтеры наркомпроса и главпита, вечно голодные корреспонденты новых газет, какие-то подозрительные женщины - в общем, пёстрая публика. Жизненное пространство деда Шуры и его матери уплотнилось до крохотной комнаты (ныне превратившейся в кухню), однако домовая книга хранилась именно в этой комнатушке, поэтому дед Шура привык считать весь дом своим.

***

– Весь дом теперь мой, - бурчал себе под нос Ключик, щурясь на огонь.

– Мр-р?
– Василий, необъяснимым образом возникший на коленях у хозяина дома, поднял голову.

– Говорю, этот дом теперь мой, - твёрдо сказал Валентин.
– У тебя есть возражения? Ну-ка, пусти.

Василий мягко спрыгнул на пол.

Воодушевлённый памятными событиями Валентин Юрьевич Ключко решил на правах хозяина осмотреть собственность. Вытащил из кармана связку ключей, подбросил на ладони, поймал и сказал: