этого, – Яслав слегка качнул головой в сторону пребывающего в отключке Рыжа. –

И, ещё, – правитель сорвал висящий на шее кожаный мешочек, – возьми вот это.

Это Асияр, – амулет моего отца. Если почувствуешь, что задание не выполнимо и

все эти маги, лекари и прочая волшебствующая погань выходит у тебя из-под

контроля, – вскрой его. Что точно произойдет – я не знаю, – неожиданно на мрачное

лицо Яслава легла злорадная ухмылка. – Но, зная темперамент бывшего правителя

Оссии, – уверен, что этот дар им не понравиться. Все, – скачи во дворец. Я же

немедленно возвращаюсь к Щиту, – последний гвоздь был забит и, Яслав не

дожидаясь ответа воина, пришпорил вороного. Четверка телохранителей, мгновенно

среагировав, растворились вслед за ним, в наступившей тьме. Оставшийся, в

переулке Сварг молча поклонился удалявшейся спине правителя, затем подхватил

кобылу толстяка под уздцы и направил своего коня в сторону светящейся вдалеке

башне царского дворца…

… Песок нещадно жег колени. Солнце, казалось, решило его расплавить и

превратить пустыню в единый стеклянный монолит, но для того, кто стоял сейчас на

коленях, всего этого не существовало. Не было палящего зноя, не было спины,

удирающего с воплями человека, пришедшего из другого мира. Не было

обезглавленного трупа, валяющегося рядом.

Среди ударов крови, грозящих разорвать голову и за шторами, ослепших глаз

стояло только одно – бесконечные зрачки на, выточенном из камня лице. Память,

безжалостным наконечником стрелы, пронзила затылок-: « маленькая женщина с

безумными, но такими родными глазами стоит внутри пентаграммы. – Помни!

Отец твой – он бог, – как заведенная твердит она и протягивает ему кристалл.

Детские глаза вглядываются в переливающиеся грани и видят – Лицо! Его лицо.»

– видение обрываются, перенося разломанную на тысячу горящих осколков, голову в

настоящее. Сюда. В пустыню Куорг. Где на груди бьется камень, отданный матерью,

за миг до пения стрел и где напротив стоит человек! Плащ, которого взвевается, не

нуждаясь и в малейшем ветерке. Огромные зрачки, ласково смотрят на

преклонившего колени, сурового воина, – так же, как тогда – из холодного

бездушного куска прозрачного кристалла.

Лиу-Ту с хрустом сжал челюсти и открыл глаза. Бог? Быть может. Тепло из,

спокойно ожидающих, глаз, грело и ласкало. Хотелось вскочить и прижаться головой

к коленям, так, чтобы не было всех этих лет, не было кладбища и искромсанного

стрелами тела матери. Не было тоннеля и не было клятвы Ему. Стоп. Лиу не спешил

подниматься. Он опустил глаза, стараясь вырваться из нахлынувших воспоминаний,

тесным роем, рвавших его память, а незнакомец все стоял не двигаясь. Не говоря, а

лишь, продолжая с удивительной нежностью смотреть на него. Как будто бы перед

ним был не возмужалый воин, а несмышленый малец, или немощный старец, или

любящая мать. Чувства грызли его душу, противоречивые мысли сталкивались друг

с другом и, наконец, сознание его вновь провалилось в спасительный мир видений,

где безгранично царствовала лишь его память, и где все решения были уже

приняты...

«… Дождь бил мелкими, но жесткими и холодными каплями, беснуясь от

собственного бессилия. Нет! Ему, конечно, удалось промочить насквозь одежду и

волосы наглого мальчишки, но залитые льдом глаза и вспухшие от холода руки,

так и не заставили его, заметить непогоду и сдаться. Убежать! Поджав хвост,

вернуться восвояси. К учителям на скале Цо, которые будут рады с позором

изгнать его. Забыть о маленьком наглеце, так и не сумевшем пройти

назначенное испытание.

Кривая ухмылка пробежала по изможденному лицу, прогоняя остатки

сомнений. Руки Лиу нащупали короткую дубину, висевшую за плечами, он