– Тебя тут кто-то держит, Яцек? Иди, мы сами разберемся!
– все меня раздражало в этот день.

– Заткнитесь все, кроме Марка! Владик, если тебе невмочь, то наваливай! А ты Колода, кто - Рэмбо? Что ты постоянно на людей кидаешься?
– Очкарик раздраженно ставил нам на вид.
– Марк, давай стартуй, не затягивай! Смотри, вон с Тихой уже срань натягивает, а мы еще гулять собирались!

– Я все время пытаюсь начать рассказывать, но вы постоянно мне мешаете! Макс, можно, ради бога, приглушить эти песни? С каких это пор в твой машине поют этот бред?

– Это не бред. Это "ВиБиСи" - единственное радио, которое формирует в нашем городе культурную среду!
– Влад грезил стать диджеем на этом радио.

– "Владимирский Централ" - это наша культурная среда?
– переспросил Марк.

– Да, Марк, шансон - это НАША культура!
– ответил ему Очкарик, ехидно глядя на Яцека.

– Не надо, Максим, меня подъебывать!
– взъярился Влад.
– На "ВиБиСи" можно и Владимира Семеновича частенько услышать, а это отец русского шансона!

– Я думал, что он бард. Во всяком случае, он сам себя таковым считал. А отец русского шансона, на мой взгляд, это Вертинский!
– совершенно серьезно ответил Макс.

– Кто? Вертинский? Ты, Макс, ничего не путаешь? Марк, ты слышал?
– меня Яцек никогда не впутывал в эти споры: он имел твердое убеждение, что большинство имен и понятий для меня неведомы.

– Вертинский не только отец русского шансона, он еще - и его мать,- ответил Марк.

– Почему мать?
– спросил Яцек.

– Потому что Эдит Пиаф у нас никогда не было, а Вертинский был,- он немного подумал и продолжил.
– Он выступал в одном лице - отец и мать!

– Марк, давай комкай эту бодягу! А то один к телке спешил, другой гулять подрывался, а сами сидят, всякую херь несут!
– я терпеть не мог таких базаров.
– Давай уже рассказывай, почему тебя списали с парохода?

– Пойдем на набережную, и я по ходу все расскажу,- предложил Марк.

Я понимал: он хочет быть подальше от меня. Наша близость его волновала.

– Нет, за пределами этого автомобиля слишком агрессивная среда. Мы два дня назад только из машины вылезли, чуть со спортсменами не сцепились,- Очкарик развернулся на сто восемьдесят градусов и смотрел на меня в упор из-за подголовника.

– Бля, Макс, среди них был Черняк! Он мне сто долларов уже два месяца торчит, и ты это знаешь! Что я - должен был его отпускать? Когда тебя не касается, ты такой миролюбивый становишься!
– я давно заметил за Очкариком эту особенность: если силы были равны, он предпочитал не связываться.

– Потому что я реалист. Черняк теперь авторитетный пацан, а ты с ним в терминах разговариваешь!
– мы реанимировали наш спор, который длился третий день.

Максу не понравилось то, каким тоном я потребовал долг с Черняка, с которым мы с десяти лет ходили в секцию борьбы в "Динамо". Потом, лет через пять, он ушел, стал заниматься каратэ у одного известного сэнсея и достиг неплохих результатов. В начале девяностых, когда каратэ вышло из подполья, каратисты стали "спортсменами" - бандой без жесткой структуры. Черняк состоял у них в руководстве, и Макс утверждал, что он постоянно носит с собой пистолет. Я слабо верил своему другу, т. к. знал - сегодня он убежден в одном, а завтра - в совершенно противоположном, причем с той же уверенностью.

Когда недалеко от дома физкультуры на Партизанском, мы случайно встретились с Черняком, он шел с двумя своими товарищами, а я - с Максом и Яцеком. На мой конкретный вопрос, где деньги, Черняк, в таком же повышенном тоне, отвечал мне, что отдаст, когда будут. Тогда я предложил начать фиксировать процент в день. Он не согласился, и наш с ним разговор чуть было не перерос в жесткое противостояние, но наши товарищи, и, прежде всего, Очкарик, смогли погасить конфликт. Мы с моим должником договорились, что недели за две он вернет долг, и на том расстались. И если на меня эта история не произвела особого впечатления (ну, мы с Черняком примерно на равных когда-то боролись), то Макс, видимо, пережил несколько неприятных минут, хотя и виду не подал. Что-то уж слишком часто в последнее время мой друг прокладывал, что к авторитетам надо относиться с пиететом. Тоже - нашел себе героев! Я теперь уверен, что Черняк мне сотку отдаст; а если бы я тогда ему сурово не напомнил, больше никогда бы ее не увидел. А то, что у него пистолет за пазухой,- не страшно. Из-за сотки он вряд ли стал в меня палить. Уроды они, эти крутые, забирают у людей кровное. Я всегда радуюсь, когда на "ВиБиСи" начинает тема из "Профессионала" звучать. Значит, еще одного хлопнули. Хотя меня иногда посещает мысль - а вдруг невиновного убили? Но я ее всегда отметаю: если убили блябудового, значит, за дело.

– На "Кигиляхе" боцман ГигиНеШвили, подлый грузин, меня сразу возненавидел, как только я на палубу вступил. Я еще рот не открыл, смотрю, а он уже меня ненавидит,- Марк начал рассказывать, как только мы замолчали, но у Влада с Максом сразу возник вопрос:

– Что за "Кигилях"?

– Пароход так называется, на котором я в Японию ходил,- ответил Марк.

– Это не наш пароход, из Арктического пароходства. У капитана-инструктора, которого батя просил, там однокашник замначальника работает. Чтобы Марка бесплатно посадить, пришлось звонить в Тикси, договариваться; на наши даром не посадят,- я объяснил, как Марк попал на этот пароход.

– "Кигилях"! Есть что-то мистическое в том, что именно на этот пароход посадили Марка! Скажу больше, ни на какой другой пароход во вселенной он бы не попал!
– Очкарик посмотрел на нас с Владом. Мы с ним согласились.

А Марк продолжал:

– Короче, он подговорил котельного, чтобы тот меня работой загрузил, и только мы от стенки отошли - сразу началось. Проверь то, посмотри это!

– Что "то", что "это"? Марк, ты яснее выражайся!
– Макс любил детали.

– Откуда я знаю, как это называется? Я же не матрос!
– оправдывался Марк.