Яков Шубин, по Высоцкому, "был чистого слога слуга". С той разницей, что его слогом была фотоживопись. Только это он и умел - делать светлые и печальные снимки. Коллеги по запорожскому фотоклубу чернили его работы, за неучастие в жизни коллектива исключили из своих рядов.

Он же ни с кем не ссорился, никому не завидовал. Что понимали и принимали не все. Переживал и страдал от непонимания. Неизбывно серьезным человеком с печальными глазами потенциального раввина назвал Яшу приятель-единомышленник. Но тот же приятель, родственник по внутреннему устройству, так обидел, что даже перед уходом из жизни Яков не захотел простить его. В своей статье "Меценатство жлобов" ("Наше время", сентябрь 1998 г.) товарищ, выражая вроде бы сочувствие Шубину, по сути, публично облил грязью. Яков, не преувеличиваю, был растерян и смят. Язвительные "разоблачения" другого автора, сочиненные "по следам" первой статьи и опубликованные в той же "НВ", добили Шубина. Другой бы отмахнулся от плевка и растер. Мнительный Яшка, считавший, что все человечество думает о нем так же плохо, пережил серьезную психологическую травму. След её - в оставленной предсмертной записке. Неспособность этого пятидесятилетнего мужчины сопротивляться давлению жизни была уникальной. Такие не выживают.

Его известность использовал в 1994-ом тогдашний мэр Запорожья Александр Головко. Идя на очередные выборы, чиновник, дабы получить голоса "электоральной" интеллигенции, клятвенно обещал дать Шубину до конца года двухкомнатное жилье. О квартирно-подвальных мытарствах известного фотохудожника тогда много писали. Можно спорить, должен ли был большой начальник одаривать такой милостью, но, безусловно, дав слово, люди благородные его держат. В душе Якова бесконечно саднила ранка от хитроватой тактики мэра, забывшего свои обещания после переизбрания.

Популярность и талант Шубина использовали и тогда, когда помогали в конце 97-го организовывать персональную выставку в киевском "Украинском доме". Десятки известнейших в стране людей, побывавших на выставке, оставили в Книге отзывов восхищенные записи, пообещали финансирование некоторых проектов. Но прошли выборы в парламент, тоже очередные, а о Шубине так никто и не вспомнил. Ни один "денежный" человек не позвонил, не предложил хоть чем-то помочь. А Яша ждал.

В Запорожье, Украине, работы, достойной своего уровня, найти не мог. Ехать в Израиль, где ждали сестра и горячо любимый племянник, боялся. Все последние разговоры были только об этом: здесь просвета не вижу, там себя просто не представляю. Последний свой Новый - 1999-й - год Яша встретил со мной и моей женой в нашей квартире. Мы убеждали: не сгущай краски, талант - он и за границей талант. Но борцом Яков никогда не был. "Вдруг замечаешь немоту вокруг себя, во всей Вселенной" - написал Шубин в одном из своих стихотворений. Когда немота стала неодолимой, выход увиделся в кольце веревочной петли.

Осталась большая предсмертная записка. Сумбурно-болезненная, вызывающая ком в горле. Обращения к друзьям, родственникам, врагам. Процитирую только несколько строк. "Меня всю жизнь ломали и не могли сломать. А сейчас я под натиском жестокой эпохи, одиночества и отчаянья сломался. Меня обложили здесь - не продохнуть. Я крепился, как мог, но год назад сдали нервы. Я хотел быть нужным в Украине, - ничего не вышло. Я бился в отчаянии, - меня никто не слышал. Чем больше я дарил красоту людям, тем больше меня били. Мои работы - это я всамделишный. Смотрите на них, и я с вами".

Похоронили художника на Первомайском кладбище в одной могиле с отцом. Тысячи негативов и фотографий, папки с никогда не публиковавшимися стихами сестра Инна увезла в Израиль. Она же в память о брате предложила взять понравившиеся книги из его домашней библиотеки. Я выбрал одну, не самую толстую, - сборник стихов Алексея Цветкова "Состояние сна", изданный в 1981-ом в городе Энн-Арбор американского штата Мичиган. Под темно-бирюзовой обложкой бегущим мелким почерком в три строки: "Шубину от Цветкова Любого числа Год на выбор".

Иногда думаю: от чего уберегла меня судьба, отправив в 70-м служить с СА? Если б не армия, ходил бы в "Романтики", познакомился с Сашей Гранкиным, попал бы в поле зрения КГБ. Остался б после этого в институте? Удрал бы на Север за настоящей романтикой? Связал бы жизнь с журналистикой?

Мои родители лежат тоже на Первомайском, в сотне метрах от Шубина. Бывая у них, обязательно подхожу к Яше. Григорий Гайсинский в начале 90-х организовал поэтический кружок "ДОМ" (Доверие, Общение, Милосердие), из которого выросли многие известные запорожские русскоязычные поэты. Через несколько лет эмигрировал в Израиль, где, по слухам, впал в нищету и умер. Виталий Челышев не сразу, но перебрался в Москву, работает в журнале "Журналист" заместителем редактора, многолетний секретарь Союза журналистов России. О нем я еще не раз вспомню в книге. А в этой главе можно теперь и точку поставить.

Мой комсомол

В первые дни работы в "Комсомольц Запоржжя" я получил задание написать о молодежи завода "Запорожкабель". Съездил на предприятие, поговорил с секретарем комитета комсомола Викторией Раскевич, побывал в цехах, пообщался с несколькими рабочими и подготовил стандартный положительный материал. Когда вычитывал отпечатанный машинисткой текст, в мой кабинет вошел незнакомый парень явно начальственного вида. Спросил, давно ли в газете, где работал до этого? Увидев рукопись, взял её, просмотрел, возмущенно хмыкнул и, ни слова не говоря, пошел к редактору.

Вскоре шеф вызвал меня. Выяснилось, что незнакомый юный начальник - первый секретарь Ленинского РК комсомола Александр Макейкин. Он был по делам в редакции, увидел новичка-журналиста и заглянул к нему. И был возмущен тем, как новичок осветил работу "его комсорга". Оказывается, Раскевич, о которой шла речь, недавно потеряла партийный билет, за что получила выговор "с занесением". Писать о ней после этого положительный материал - неправильно. "Переделай", - дал указание редактор Валерий Каряка. И я, используя те же факты, накропал заметку, критикующую стиль работы комсорга "Запорожкабеля".