– Профессор, но вы же не могли иначе. Они ведь ваши дети.

– Ах, Даниэль, как жаль что, детей нет у тебя. Если бы ты знал, как бы мне хотелось увидеть внуков. Когда-то мой дед говорил, что из всех потомков только я и моя кузина Ида стали достойными внуками, посвятив себя медицине. Мне не нужны такие жертвы. Я был бы счастлив любым детям моих дочерей.
– И он с грустью добавил.
– Но наш род пресёкся на них, моими собственными руками.

– Профессор, в этом нет вашей вины, - заверял его Даниэль.
– Будучи первопроходцем, невозможно предугадать всех последствий.

– В том-то и беда. Бесплодие - слишком непомерная цена за воскрешение. Сотни будущих поколений в обмен на одну жизнь - как это неравноценно.

– Но тогда из двух жизней не осталось бы ни одной. Профессор, нельзя сожалеть о своём поступке, сколь необычным он бы ни был.

Метц только грустно улыбнулся, сожалея, что ученик совсем не понимает его слов.

– Я прожил эту жизнь и видел много странных вещей - человека, уверявшего, что ему пятьсот лет, и как одна августейшая особа родила гомункула... Даже мой дед был неординарным созданием.
– Тут профессор зашёлся в мучительном кашле и, отдышавшись, добавил.
– Несмотря на прямое родство, мне, похоже, не светит его долголетия.

Даниэль не нашёлся, что ответить. Видимо, в обмане своего учителя он не видел смысла.

– Когда я был немногим старше тебя, - продолжал профессор Метц, - когда только девочки появились на свет, один мудрый человек заразил меня простой идеей - он сказал, что природу можно обмануть. В самом конце прошлого века он верил, что пройдёт время и в обществе появится сверхмораль. Прошло тридцать пять лет, и я вижу, что мудрец ошибся. С каждым годом мораль общества всё больше скудеет и однажды её не останется вовсе. Но тот мудрец верил в человечество, верил в торжество всеобщей братской любви. Он хотел повернуть время вспять, убить смерть и воскресить мертвых. Что ж, это я и сделал. Но я совсем позабыл слова другого мудрого человека. Одни считали его святым, другие кляли как беса, и все они были неправы. Тогда я не понял, почему он говорил это мне, ведь я был не одной с ним веры. Только теперь я понял - именно поэтому он и произнёс мне те слова.

– Так что же он сказал?

– Что грешно идти против Бога. Да, мой мальчик, теперь, в ожидании собственной кончины, я, ученый до мозга костей, признаю, как был тщеславен. Десять лет назад я помог наделить больное мертвое тело жизнью, и теперь оно выставлено на всеобщее обозрение. Мертвое имитирующее жизнь - только подумай, насколько это противоестественно. И я же отвоевал у старухи с косой своих дочерей. Вот только в тот момент, когда жизнь уходила из них по капле, я не думал о последствиях.

– О чём вы, профессор? Ведь ничего страшного так и не произошло.

– Посмотри на них, Даниэль, - требовательно обратился к нему Метц.
– Помнишь, когда Лили и Сандра были рыжими зеленоглазыми пышечками, какими добрыми и ласковыми девушками они были. Но по моей воле они обе потеряли прежнюю внешность. Из-за этого Лили стала слишком легкомысленной, а Сандра слишком жесткой. Что бы я им не говорил, но они не близнецы более, они - антиподы, совсем разные люди. И им обеим по тридцать пять лет.

– Я помню профессор.

– Ты помнишь... А что ты видишь? Глядя на Лили сколько ты дашь ей лет? А Сандре? Даниэль, со дня операции они ведь ни на миг не изменились.

– Что вы имеете в виду?
– нахмурился Гольдхаген, явно не понимая, к чему ведёт его учитель.

– Конечно, за пятнадцать лет ты привык видеть их такими каждый день, и, наверное, совсем не обращаешь внимания на то, что они совсем изменились. Лили по-прежнему выглядит двадцатилетней девушкой, а Сандре нельзя дать больше двадцати пяти. Даниэль, ведь они совсем не стареют.

– Профессор, мне кажется, в их возрасте рано говорить о старости.

– Подожди, пройдет время, и ты будешь слышать за своей спиной завистливый шепоток - одной ногой в могиле, а женился на молодой. Будь готов, что скоро тебя и Сандру будут воспринимать именно так. А когда ты доживешь до седин, люди будут думать, что ты ей просто отец. Да, Даниэль, новая физиология, которую я заложил в своих дочерей, не доступна простым смертным вроде нас с тобой. Я даже не знаю, постареют ли они когда-нибудь, а умерев однажды, умрут ли снова?

– Как так?
– поразился Даниэль, - вы подозреваете, что ваши дочери могут быть бессмертны?

– Как и та белая женщина, от которой я пересадил им шишковидные железы, - признал профессор.
– Она говорила, что живёт уже не одну сотню лет. А сколько проживут мои девочки с частицей её мозга, я не знаю и уже никогда не узнаю наверняка. Всё в твоих руках, Даниэль, береги их обеих.

– Конечно, профессор, - пообещал он, крепче сжав слабеющую руку профессора.

– В Лондоне живёт доктор Рассел, - наущал тот.
– Если он приедет на мои похороны, не допусти, чтобы он увидел Лили и Сандру, ни в коем случае. Он такой же экспериментатор, как и я, но в нём нет моего гуманизма. Для моих дочерей он враг, - произнёс профессор и начал причитать, - Бедные мои девочки! Не подумав, я обрек их на то, что теперь они не смогут самостоятельно найти себе пропитание. Без переливаний они не выживут.