Сандре,

как и многим другим горожанам было не до политики. Всё что она хотела в тот день, так это закупить припасы в ближайшей лавке, и она не желала идти лишний квартал, как бы её не уговаривали люди в коричневой форме. В тот день она успела услышать от штурмовиков немало любезностей в свой адрес, иные их злобные фразы и вовсе пугали.

И бояться было чего, ведь несогласных с новой политикой деятелей стали увозить из Мюнхена на запад, на место бывшего королевского завода боеприпасов в Дахау, откуда их больше не выпускали.

На улицах появились агитаторы, называвшие себя "штурмовиками Иисуса Христа". Они лихо принялись переписывать Библию, изымая из неё всё, что не соответствовало по их представлениям немецкому духу, например, "еврейскую мораль и истории о торговцах скотом и сводниках", а также "низкую теологию раввина Павла".

– Интересно, они хоть в курсе, что Христос по матери был евреем?
– пребывая в крайней степени задумчивости, задался вопросом Даниэль.

– Не знают, - мрачно ответил ему профессор Метц.
– Для них он даже не Сын Божий.

– А кто же?

– Нордический мученик, пожертвовавший собственной кровью ради жизни немецкого народа, так они говорят.

С удивлением для себя Пауль Метц узнал, что отныне профессоров приравняли к профессиональным чиновникам, а значит, теперь он должен был доказывать новым властям своё "немецкое происхождение", дабы остаться работать в университете. Но семидесятитрёхлетнего старика не стали терзать глупыми расспросами, припомнив его службу хирургом в военном госпитале - для новых властей участие в Великой войне было немалой заслугой перед империей.

И эта империя требовала лояльности. Сначала власти, назвавшие себя помимо националистов ещё и социалистами, запретили все профсоюзы, а после, запретили тридцать семь политических партий из тридцати восьми.

В университетской библиотеке прошла кампания по изъятию книг неугодных новым властям авторов. Студентам и преподавателям предлагали очистить домашние библиотеки, чтобы запалить на городской площади языческое кострище из тысяч книг.

Профессор Метц сказал, что в его доме нет ничего запрещенного, и запрятал купленные ещё Юлиусом Книпхофом книги Фройда подальше от чужих глаз. Лет тридцать назад дед с большим удовольствием заклеймил их автора как извращенца и мошенника, о чём оставил собственные многочисленные пометки на полях его же книг, что тянуло на полноценную критическую статью. С таким семейным достоянием профессор Метц не готов был расстаться.

Даниэль же не думал прятать от чужих глаз роман Ремарка "На западном фронте без перемен". Для него, человека видевшего своими глазами ужасы войны, эта книга была не символом пораженчества, как отзывались о ней национал-социалисты, а зыбкой надеждой, что прочитавший её никогда не подумает взять в руки оружие. Но новые власти дали ясно понять, что Ремарку с ними не по пути.

Но больше всего в новых университетских веяниях настораживало разделение науки по национальной принадлежности её апологетов. Особенно профессора Метца задевали разговоры, что теория относительности используется евреями для разложения немецкого народа.

– Нет, теория относительности как теория весьма, пожалуй, весьма сомнительна. Но при чём тут народ? Народу по большей части всё равно, что происходит с массой при приближении скорости тела к скорости света. Простого человека не волнует ни наука, ни политика. И это правильно. Единственное, что имеет для него значение, это семья, последнее прибежище, когда разочаровываешься и в науке и в политике.

И снова был назначен день выборов в парламент. Претендентом оказалась лишь одна единственная партия, но даже её не пожелали поддерживать восемь процентов из пришедших на выборы граждан.

В конце января Веймарская республика была ликвидирована, самостоятельность земель упразднена, и на место старой конституции пришла новая.

Вот так и закончился первый год власти национал-социалистов.

24

Зимой профессор Метц тяжело простудился и на время отошёл ото всех университетских дел. Увы, болезнь пожилого человека сильно затянулась, надолго приковав его к постели.

– Девочки, - не переставал говорить он дочерям, каждый раз, когда они наведывались в его комнату с едой и лекарствами, - всегда будьте вместе, что бы ни случилось, какие бы обстоятельства не разлучали вас - помните, что вы сёстры, что вы близнецы, две половинки неделимого целого. Никогда не расставайтесь.

Лили и Сандра обещали, что так и поступят, и журили отца за излишне упадническое настроение. А в перерывах между сном профессор подолгу беседовал со своим учеником.

– Даниэль, ведь для меня ты как сын. Ты наследник всех моих достижений, и удачных и сомнительных.

– Какие же вы относите к последним?
– с улыбкой спросил Гольдхаген.

– Ты знаешь, - хрипло ответил профессор, ясно давая понять, что говорит об их общей семейной тайне.
– Всё это время я думал, правильно ли я поступил с Лили, а потом и Сандрой.