Подрастая, Клэр была следующей в очереди на престолонаследие. Больше денег. Лучше внешность. Красивее тело. Довольно половых феромонов, чтобы отроки позабыли о всех полуодетых голливудских барышнях. Каждый подросток в старших классах втайне воздыхал по ней. Уж я-то точно. Клэр была выше ростом и атлетичнее, чем все остальные девушки в школьной сборной, и сложена слишком хорошо, чтобы когда-нибудь эволюционировать в одну из анорексичных королев с бюстом нулевого размера, разгуливающих по Манхэттену. Ей было дано все.

Я вырос на базе ВВС. И когда мой отец демобилизовался, мы перебрались в деревенский дом с тремя спальнями в районе, прозванном «К западу от Эшли». Южная Бэттери… Впрочем, хватит. Нам было далеко до «К югу от Брод». Далеко даже до полуострова.

Перевод: O’Рурки были чужаками.

Как ни любезна была со мной Клэр Кинкейд, я так и не решился поддаться школьной влюбленности и пригласить ее на свидание. Слишком уж велика казалась дистанция между нами – близкая к кастовой система отношений между жителями юга, а еще миль восемь владений крабов-скрипачей вдоль реки Эшли.

Виделись мы с ней постоянно – на занятиях по анатомии и психологии и на паперти перед собором каждое воскресенье после мессы. Однажды я подвез девушку домой после вечеринки – я, назначенный личным шофером Дейзи Бьюкенен, когда ее штатный бойфренд сомлел на заднем сиденье BMW Палмера. Но у нас тогда не было дружбы. Однако спустя много лет после окончания школы я взял реванш.

Вы поняли, о чем я.

Это случилось три года назад, на похоронах моей жены и дочери. Клэр долго обнимала безутешного вдовца, и когда объятия разжались, утерла слезы с моей щеки. Стоя там, одетая в несколько оттенков угольно-черного, она впилась в меня взглядом. Ее глаза казались черными фарами.

– Ты в порядке, Гроув?

Клэр не позволила мне отвести взгляд. Она хотела выслушать все до конца. Как мы с Эвелин познакомились в колледже. Какой была наша дочь Финн. И как они попали в аварию на I-95, направляясь в Нью-Хейвен.

Гребаные восемнадцатиколесники.

Я напустил на себя невозмутимый вид перед Клэр, благодарил всех за приход на похороны, лишь затем, чтобы как можно скорее спрятаться куда-нибудь и предаться воспоминаниям о жене и дочери.

После похорон она звонила несколько раз. Тревожилась обо мне. Спрашивала, как я себя чувствую. И ничего толком не услышала, потому что я поднаторел в тонком искусстве ухода от ответа:

– Шикарно.

– Чудесно, а ты?

– Сон наяву.

Уж такова моя профессия. Говоришь о деньгах. Растолковываешь риски. Отпускаешь пару-тройку ехидных шуток об инвестиционных банкирах, о дерьме, которое они стряпают, и можно абстрагироваться от реальности, когда мозги в ступоре от горя.

Задолго до того, как у нас с Энни что-то возникло, мне протянула руку Клэр. Но шанса близких отношений мне ни разу не выпало – по причинам, непостижимым по сей день. Может, на горизонте еще маячил ее бывший захребетник-муж. Не помню.

Дурные предчувствия отправляют время на скамейку штрафников. Ты смотришь из-за боковой. Все видишь в замедленном движении. Секунды прекращают свой бег. Ты застываешь. И больше всего из себя выводят догадки, тревоги и ожидание.

Когда Зола сказала, что Клэр ждет на линии, я рванул к своему рабочему месту, как спринтер. Пока добрался до телефона, схватил трубку и вдавил мигающий зеленый огонек, прошло лет десять – вернее, так показалось. В душе я прямо криком кричал: «Что стряслось?!»

Но взял себя в руки и скрыл тревогу.

– Как ты?

– Не так, чтобы очень, – голос Клэр дрожал, вибрирующий тембр казался незнакомым. Будто у диктора CNN возникла вдруг чарльстонская тягучесть.

– Дело в папе, верно?

Вопрос удивил Клэр: как это мне с ходу удалось разгадать причину ее звонка? Где-то в глубине души я уповал, что у Палмера все в порядке.

А затем она подтвердила опасения встречным вопросом:

– Откуда ты знаешь?

Комната вокруг меня закружилась.

– Что стряслось?

– Сегодня утром тело отца вынесло на берег.

Зола, следившая за моими глазами, подкатилась на кресле и погладила по руке. Я чувствовал дыхание своей напарницы, свежее и теплое. Влажное, как разогретое полотенце, утирающее лицо. Она поняла, что стряслась беда. И, ни слова не проронив, поведала: «Я с тобой».

Но мысленно я был далеко и от Золы, и от гула Отдела обслуживания физических лиц. Я вернулся в свой внутренний мир – постапокалиптический, черный, обугленный, промозглый, где я провел восемнадцать месяцев, занимаясь самобичеванием за то, что прозевал обратный рейс до Нью-Йорка. Это я должен был привезти Эвелин и Финн в наш домик в Наррагансетте. А теперь что-то стряслось с Палмером – человеком, чей голос был полон тревоги всего три дня назад.