Мы не зря все собрались здесь, думал профессор. Нас даже больше, чем предполагает Торбен. Он еще не знает о Ристе. Как не знает и того, что у него за столом сидит этот пресловутый американец, человек со шрамом от гранатного осколка.

Профессор невольно кивнул головой в сторону Хенглера. Антиквар, не знавший, о чем думает профессор, неправильно истолковал это движение и поднял свою рюмку.

Профессор чокнулся с ним.

— Никогда не присутствовал на таком странном завтраке, — сказал лесничий профессору, когда они уединились в тени сада со своими сигарами. — Все было так вкусно, вино отменное и вместе с тем…

Профессор нервно покрутил сигару и не ответил.

— Мне почему-то неприятно о нем думать, — продолжал лесничий. — Я почувствовал это еще за столом. В самой атмосфере было что-то зловещее. Ты играешь иногда в азартные игры?

— Случается, — с отсутствующим видом ответил профессор.

— Тебе не бывало досадно, когда кто-нибудь из игроков вдруг начинал рассказывать глупые анекдоты в ту минуту, когда азарт достигал апогея? Ничто так не способствует тому, чтобы игроков охватило нетерпение и враждебность друг к другу, как глупые анекдоты. То же самое я испытал нынче к концу завтрака. У всех нервы дрожали от азарта. Все были погружены в свои мысли, или в карты, если угодно. И ты тоже. И каждый думал об остальных: чего они хотят? Как сыграют? А молодой хозяин в это время рассказывал свои дурацкие анекдоты. Он как будто отложил карты, хотя игра только началась, и сказал: давайте подождем, господа, сперва послушайте несколько историй о солнечной Аргентине. Я заметил, как ты страдал, ты весь словно сжался, неужели у тебя не было желания стукнуть кулаком по столу и крикнуть: Прекратите, Торбен! Прекратите сейчас же и давайте перейдем к делу, давайте поговорим о том, что носится в воздухе и тревожит нас всех!

— Завтрак так хорошо начался, — сказал профессор, — но противоречия между гостями были слишком сильны. Нервы не могли этого выдержать. Все думали одно, а должны были слушать или говорить совершенно другое.

— Но Торбен как будто ничего не замечал. Может, он научился этому в большом свете. Вспомни, с какой веселой, спокойной и равнодушной улыбкой он продолжал начатый разговор. А ведь не исключено, что он страдал больше всех.

— Я в этом не уверен, — заметил профессор. — Ему известно больше, чем кому-либо из нас. Мы-то все пребываем в неведении. Его спокойствие может объясняться только тем, что он принял решение и намерен осуществить его. Говоря языком игроков: он знает свои карты и знает, как ими распорядиться.

— Между прочим, когда завтрак закончился, все вздохнули с облегчением, — заметил лесничий. — Общество друг друга стало для нас просто невыносимым, в любую минуту мог произойти взрыв. Взгляни, там в одиночестве прогуливается великий финансист и делает вид, что его интересуют только цветы. Никто не заставит меня поверить, будто банкир Гуггенхейм хоть когда-то интересовался цветами. Смотри, с какой кислой улыбкой он склонился над розами. Словно нюхает не предвещающие добра биржевые бумаги. А Торбен разговаривает с этим немецким антикваром. Боже, он продолжает свою игру! По-моему, он рассказывает ему о сигарах. Как во время завтрака обстоятельно и нарочито медленно рассказывал о погребах шампанских вин в Эперне. У немца такой вид, что он вот-вот покусает Торбена…

Торбен словно почувствовал, что говорят о нем: он вдруг повернулся к профессору и поманил его к себе.

— Господин профессор, надеюсь, вы не станете возражать, что этот день так красив и случайная встреча старых друзей так удачна, что грех было бы этим не воспользоваться, — сказал он. — Сегодня — день святой дружбы и беспечности. Но мой немецкий друг сгорает от нетерпения. Я обещал ему показать старые отцовские коллекции. Он в своем деле фанатик. Поэтому думает только о деле и хочет увести меня от всех вас. Он готов заставить меня покинуть божественное лоно природы, запереть в какой-нибудь мрачной комнате и говорить о делах. Знали бы вы, как мне неприятна эта вечная серьезность! Что значит все искусство мира по сравнению с этим сверкающим днем? К тому же, я только что подробно рассказал ему, как следует хранить различные виды гаванских сигар. Даже самый крупный профессионал был бы благодарен мне за эту лекцию, а он даже не пожелал меня слушать. Я сказал ему: Дорогой доктор Хенглер, завтра я буду к вашим услугам. Завтра. А сегодня хочу посвятить себя друзьям, сегодня я только гостеприимный хозяин.

Торбен дружески похлопал по плечу стоявшего рядом антиквара. Но Хенглер отпрянул от него, словно к нему прикоснулось что-то омерзительное.

С приближением вечера в атмосфере появилась какая-то тяжесть. Погода странным образом изменилась. Ветер было утих, но потом задул с новой силой. Солнце окутала предгрозовая дымка. По небу стремительно плыли громадные, почти черные тучи. Между порывами ветра от жары нечем было дышать. Но ветер не приносил прохлады, он был влажный и горячий. Профессор Арвидсон устал и дремал на веранде в плетеном кресле. Рядом с ним сел банкир Гуггенхейм. Банкир по обыкновению был невозмутимо спокоен, однако профессору показалось, что в его лице появилась какая-то человечность.

— Завтра утром я уезжаю, — без всякого вступления сказал Гуггенхейм, — мне надо возвращаться к делам.

— Вы ждете, что все произойдет до того времени?

— Я не жду ничего определенного. И больше уже ничего не понимаю. Я приехал сюда, чтобы помочь Торбену, потому что его отец был моим единственным добрым другом, мы с ним дружили с детства. Сегодня я предложил Торбену большую сумму денег. Знаете, что он мне ответил? Деньги уже ничего не спасут, ответил он.

— Я считал, что Торбен достаточно богат, чтобы справиться с этой стороной дела?

— Я ведь говорю вам, сейчас это не так, — ответил банкир. — В последнее время старый господин Мильде потратил гораздо больше, чем думают. Те сто тысяч, полученные им в английских фунтах, которые привели его к смерти, были последней выплатой в длинной череде выплат.

— Вам удалось добиться доверия Торбена?

— Я пытался только выяснить что-нибудь про этого доктора Хенглера. Мне хотелось понять, какую роль этот таинственный человек играет в случившейся трагедии, однако я потерпел фиаско. Торбен мне ответил, что это фанатик, глупый фанатик-антиквар, которых в наше время так много. Но завтра я уезжаю, больше я ничего не могу сделать. Судьба идет своим путем. Вы заметили, какое странное настроение было нынче у Торбена? Этакая нервозная веселость. Вас это не беспокоит?