Завершив сцену, я присоединился к осталь¬ной части труппы в таверне,-смахивающей на плод фантазии какого-то киносценариста. Нам подали похлебку, куда нужно было макать хлеб. На середину стола поставили большую деревянную миску —одну на всех. Это стало вторым сильным ощущением дня: хлеб, пропитанный похлебкой, оказался до того острым, что все мы, отведав его, долго сидели со слезами на гла¬зах.

Но все это было лишь преамбулой к настоя¬щей экзотике. Третье ощущение дня было самым сильным. Нас привели на маленькую арену, где я облачился в кожаное одеяние, каким поль¬зуются тореро на тренировках. По сценарию тре¬бовалось, чтобы я, раздразнив быка, изобразил его мнимое убийство. Устроители дали гарантию, что особых проблем не возникнет. Настоящий мест¬ный тореро объяснил мне, как нужно двигаться, держать шпагу и обращаться с мулетой. Режиссер заверил, что бычки еще юные и абсолютно безо-пасные. Все же на всякий случай тореро-инструк¬тор будет в любой момент наготове.

Однако все получилось совсем не так. Не ус¬пел я оказаться за оградой, радуясь возможности испытать новые для себя ощущения, как передо мной, страшно сопя, появилось огромное черное чудовище с двумя мощными рогами. Ничего себе теленочек! Мы взглянули друг другу в глаза. Но если Я глядел на появившегося перед собой страшного зверя испуганно, то взгляд быка был тупым и недобрым. Животное явно не желало по¬нять, что все это шутка и что задуманная кор¬рида - лишь кинематографический трюк.

Я начал совершать нужные движения, е то время как присутствующие принялись кричать: “One, торо! Оли, торо!” и “торо” - бык - не стал их разочаровывать. Как следует вспахав ро¬гами песок арены, он с низко опущенной голо¬вой бросился прямо на меня. Я - по понятной причине - не стал его дожидаться, а, побросав и шпагу, и мулету, выскочил за пределы арены. Режиссер стал меня уговаривать, объяснять, что никакой опасности нет и в помине. Пришлось столь же твердо и недвусмысленно разъяснить ему, что я - оперный певец, а не тореро. Сошлись на компромиссе. Я выйду на арену, но бык бу¬дет другой, гораздо меньших размеров, а уж ре¬жиссер позаботится, чтобы тот выглядел на плен¬ке огромным и страшным. И вот я стою перед этим другим быком. Он, конечно, не такой гро¬мадный, как первый, но точно так же не питает симпатии к моей персоне. Однако делать нечего, и с сердцем, бьющимся прямо в горле (высоко¬горье тоже сказывалось: мы находились на вы¬соте почти трех тысяч метров над уровнем моря), я приближаюсь к быку, размахивая мулетой. Бык пристально наблюдает за мной, вспахивает рогами песок, но не нападает. Режиссер тем временем отснял несколько метров пленки и стал просить меня встретиться на арене с первым быком.

Когда я отказался, они изобрели трюк: сня¬ли со стены соседнего ранчо чучело бычьей голо¬вы и привязали его к странному механизму на¬подобие велосипедного колеса. Помощник режис¬сера манипулировал головой на колесе при помо¬щи некоего подобия рули, позволявшего ему оставаться за кадром. Так нам удалось искусствен¬но изобразить нападение быка на человека. Для потомков я был запечатлен наносящим быку смертельный удар шпагой, как заправский матадор.

В 1959 году я был приглашен в Со¬ветский Союз. Только что закончилась “холодная война”. Был июнь. За месяц до этого советская противовоздушная оборона сбила американский самолет-шпион, взяв в плен пилота Пауэрса. Итальянский президент Гронки еще на ездил в Москву, а отношения между Италией и СССР бы¬ли слабыми и не всегда теплыми.

Конечно же, мне было чрезвычайно интересно познакомиться с этой поистине иной планетой. В то же время я испытывал волнение: в каком-то смысле мне, Марио Дель Монако, предстояло растопить лед, накопившийся за все предшество¬вавшие годы в культурных отношениях между обеими странами, принадлежащими к различным системам и не всегда дружественными. Столь трудная задача требовала не только умения и та¬ланта, но и везения.

Мы с Риной выехали поездом изТревиэо. По приезде в Варшаву нам показалось, что нужно пе¬ребраться на другой вокзал. Мы взяли такси и, проехав через весь город, оказались на неболь¬шой деревянной станции, обогреваемой старой печкой. Произошла ошибка, но она позволила нам увидеть что-то .за пределами туристских маршрутов, которых, кстати, в те времена было еще немного. Ма границе с СССР польский погра-ничник узнал меня по паспорту. Он принялся жестами и мимикой с большим юмором изображать поющего человека. Было очень приятно убе¬диться в том, что популярность артиста, преодо¬лев существовавший в те времена так называе¬мый “железный занавес”, способна проникнуть в другую половину мира.

В Москве мне довелось испытать некоторые из наиболее сильных впечатлений своей жизни. Предстояло исполнять “Кармен” в Большом те¬атре, и накануне вечером мне захотелось соста¬вить себе представление о московской публике. В программе стояла “Аида”. Певцы показались мне очень хорошими, а некоторые — поистине за-мечательными. Тем не менее, публика аплодиро¬вала вяло, не выказывая большого восторга по адресу более чем достойного исполнения. Я за¬беспокоился. К тому же я не был знаком с со¬ветскими артистами и музыкантами, вместе с которыми мне предстояло участвовать в спек¬такле, и между нами вполне могли возникнуть недоразумения.

Вечером в день премьеры театр был перепол¬нен. Приехал Н. С. Хрущев. Непосредствен-но перед этим он открыл сельскохозяйственную выставку. После спектакля в фойе Большого театра сказал нашему послу Пьетро Марки: “Как жаль, что у нас в СССР нет такого артистического дарования, как Дель Монако”. Ему действитель¬но очень понравилось, и он аплодировал от всей души. Но и успех у публики был грандиозный. После одной из арий аплодисменты не прекра¬щались минут двадцать — рекорд, который впол¬не мог бы быть занесен в книгу Гиннеса.

Большой театр, Москве, 1959. В антракте оперы “Кармен”. Слева неправо: А. Ш. Мепик-Пашаев,

И. Архипова, М. Дель Монако, П. Лисициан, И. Масленникова

После “Паяцев” восторг публики достиг та¬кой степени, что целое море людей ожидало ме¬ня перед Большим театром, чтобы устроить овацию. Мне буквально не давали выйти из театраль¬ного подъезда. Даже милиция не знала, как по¬ступить, и наконец решилась на своеобразную стратегию: меня посадили в милицейскую маши¬ну, и та с включенной сиреной помчалась во весь опор. Я испытал веселую жуть от того, что явля-юсь пассажиром такой машины. Когда мы подъе¬хали к отелю “Националь”, обнаружилось, что наш замысел удался лишь наполовину. Еще сот-ни людей ожидали меня перед гостиницей, скан¬дируя мое имя. Водителю пришлось мастерски лавировать в толпе, дабы подвезти меня к само¬му входу, никого при этом не задев.

Поднявшись к себе в номер, н сообразил, что невольно становлюсь нарушителем обществен¬ного спокойствии. Люди настойчиво требовали меня. Пришлось открыть окно. Стояла самая ко¬роткая ночь года, всегда вызывающая у жителей северной Европы радостное волнение. Можно ли было разочаровать моих русских друзей, для ко¬торых я являлся символом некоей далекой, чуть ли не мифической земли, где, как многие из них себе представляли, существуют лишь море, искус¬ство, бельканто и вечная весна? Я поднял руки к небу. Раздался гул одобрения, и тут же наступи¬ла тишина. Передо мной сияли башни Красной площади. Не скрою, что меня охватил какой-то упоительный восторг, и я запел. Из окна апарта¬ментов (с прекрасным концертным роялем и оаврским фарфором), где в свое время остана¬вливалась Элеонора Рузвельт, я пел “О sole mlo” для всех этих незнакомых людей, которых я вдруг стал ощущать своими друзьями и друзьями моей страны. Часы показывали половину перво¬го ночи. Перед отъездом из Москвы целый кортеж автомобилей сопровождал меня от отеля “Нацио¬наль” до вокзала. То, что приготовили для меня московские друзья, неописуемо. Мы шагали че¬рез вестибюль вокзала к поезду по самому насто¬ящему ковру из гигантских пионов. Окружавшие нас со всех сторон многочисленные люди с искренним жаром и темпераментом, какие мы обычно связываем в своем представлении с Ла¬тинской Америкой, скандировали: “Марио, приез¬жай к нам!”, “Да здравствует Марио) Да здрав¬ствует Италия!” Даже газета “Правда” уделила место “большому успеху Марио Дель Монако”, итальянскому тенору, которого советское пра¬вительство наградило орденом’ Ленина. Но это еще не все. Едва поезд тронулся, как сопровож¬давший меня переводчик сообщил, что как раз в этот момент по радио передают рассказ о моем творчестве и звучат записи. Непосредственно у меня в купе с мягкими диванами мы, вклю¬чив радио, слушали арии с моих пластинок, и по мере того, как поезд двигался в западном напра¬влении, ведущий передачи с завидной точностью информировал слушателей о том, где именно сей¬час проезжает Марио Дель Монако. Диктор произ¬нес название какого-то города и объявил, что наш поезд приближается к местной станции. Спустя несколько минут, выглянув в окно, мы увидели на зтой станции людей, которые, указы¬вая на меня, аплодировали. Подобное фантасти-ческое проявление симпатии повторялось в Рос¬сии неоднократно.