Анекдотов такого рода существует бесконеч¬ное множество. В опере, как и в жизни, драма переплетается с комедией. Помню, например, самую первую “Аиду” в своей жизни, которую Я исполнял в Термах Каракаллы на спектакле в честь Евы Перон. Согласно режиссеру, я дол¬жен был появиться в сцене триумфа Радамеса на квадриге, запряженной четверкой фантасти¬ческих белых лошадей с плюмажем. Лошади долж¬ны были вынести меня галопом к рампе и в пос¬ледний момент замереть как вкопанные, сдержи¬ваемые возницей. Сцена прошла безукоризненно и вызвала восторг зрителей. Но вообразите, како¬во мчаться к пропасти оркестровой ямы, уповая лишь на то, что лошади достаточно вышколены, чтобы остановиться в нужном месте!

Зато после спектакля я имел возможность познакомиться с Евой Перон. Ее проводил в мою гримерную тогдашний премьер-министр Де Гаепери. Ева долго поздравляла меня. Она спросила, не собираюсь ли я приехать на гастроли в Буэнос-Айрес. Ее восхищение было на самом деле искрен¬ним, поскольку, когда я действительно приехал в театр “Колон”, она слушала а моем исполнении ‘Тоску” и ‘Турандот”. В ней было нечто от жри¬цы. Изумительная женская красота и обаяние по-королевски сочетались в ней с властным ве¬личием. Помню ее диадему, ее бриллиантовое колье, неповторимую прическу. Но божествен¬ный облик не мог скрыть ее человеческих чувств. Она искренне призналась, что осталась в восторге от спектакля. Облик Терм Каракаллы произвел на нее, как и на всех американцев, сильнейшее впечатление. Она ощущала звучание истории как человек, осознающий, что он сам вошел в исто¬рию. Я внимательно наблюдал за Евой, стараясь подметить какой-либо жест, присущий полити¬ческому лидеру, которого боготворили миллио¬ны “дескамисадос”, но видел только милую жен-щину с тенью печали в глазах. Она словно пред¬чувствовала недалекий конец своей беспокойной жизни. Ей не было и тридцати лет.

“Аида”, наряду с Термами Каракаллы, поразила и фантазию Майка Тодда, в будущем третьего мужа Элизабет Тейлор. Летом 1954 года он вознамерился заснять сцену триумфа в ка¬честве одного из самых значительных эпизодов документального фильма, который он снимал во всем мире для своей запатентованной системы показа — нового варианта синерамы под назва¬нием ‘Тодд А.О.”.

Тодд мечтал заснять второй акт “Аиды”. Я был главным действующим лицом, и, следова-тельно, ему надлежало договориться со мной. Мы встретились в римском отеле “Эксцвльсиор” и говорили долго, но расплывчато. Тодд пустился объяснять, как работают синхронно три кинока¬меры и как следует использовать пленку шири¬ной в 70 мм. “Кинематограф будущего, - пояс¬нял Тодд, — это гигантский экран, который соответствует углу зрения в 180 градусов”. Его замечательное предсказание так и не сбылось, по крайней мере до сих пор. Тодд обладал любо¬пытным методом убеждения. Он выразил удо¬вольствие по поводу моего участии в фильме так, словно я сам его об этом просил, но обо¬шел молчанием условия контракта. Его разговор напоминал коктейль из хвастливой болтовни впе¬ремешку с жаждой активной деятельности. Хвас¬тун он был вполне симпатичный, но как деловой человек оказался весьма неприятным.

Чтобы дать приблизительное представление о его системе работы, достаточно сказать, что в отеле “Эксцельсиор” он приспособил под свою контору апартаменты, где держал трех или че¬тырех секретарш, одной из которых была дочь Валли Тосканини. Тодд одновременно разгова¬ривал по двум или трем телефонам, совершая акробатические прыжки по дивану. Маленького роста, коренастый, он представлял собой сгусток чистой энергии и обещал всем подряд моря и горы. “No problem”, — повторял он то и дело и, запра¬шивая, например, осветительную аппаратуру на киностудии, тут же отдавал распоряжение своему адвокату по налоговым делам в Техасе и разгова¬ривал о делах на бирже с компаньоном в Нью-Йор¬ке. Когда три года спусти до меня дошли сведе¬ния о его браке с Лиз Тейлор, это меня совершен¬но не удивило. Что еще могло настолько обаять беспокойную кинозвезду тех лет, нежели отчаян¬ный динамизм, самоуверенность и способность Тодда ворочать огромными суммами денег? Все выглядело довольно расплывчато, и я ожидал новой встречи для определения условий контракта, когда вдруг на следующий вечер обнаружил, что перед сценой в Термах Каракаллы установлены три пресловутые кинокамеры. Я потребовал от дирекции театра объяснений, и маэстро Гуидо Сампаоли, который в ту пору был художественным руководителем, сообщил, что ни с римской Оперой, ни с оркестром, ни с про¬чими актерами и солистами не были подписаны соответствующие контракты.

Что же означало это давление со стороны Тодда? Чистой воды пиратство? Я дождался его приезда в Термы и напрямик спросил, каковы его намерения в отношении труппы. Выказав большое удивление, Тодд заявил, что выплачи¬вать какое-либо вознаграждение не намерен. Реклама, пояснил он, которая будет всем нам обеспечена благодаря его синераме, сама по се¬бе явится более чем достаточным гонораром. Ответ меня не убедил. Тодд вел себя нагло. Разговаривая со мной, он одновременно отдавал распоряжения техникам, слоено наша беседа бы¬ла мелкой формальностью. Я ответил, что его посулы относительно рекламы меня не волнуют. Тодд стал настаивать тоном человека, который все равно сделает по-своему. И я сказал: “Мис-тер Тодд, немедленно уберите свою аппаратуру, иначе я отказываюсь начать спектакль”.

Тодд пришел в бешенство. Он принялся уг¬рожать, что оповестит всю Америку о том, как ведут себя итальянские артисты, и я ответил, что его угрозы — пустой звук. “Мне прекрасно известно, - заявил я, - какой вес и какую власть имеет AGMA (Американский профсоюз работни¬ков сцены.— Прим, перев.), и я. уверен, что и по ту сторону океана меня никто не упрекнет, напро¬тив, осудят именно вас. Ваши претензии абсурд¬ны: вы вздумали бесплатно эксплуатировать труд всех участников спектакля — оркестра и со-листов — в своих частных интересах. Отчего же нам, итальянцам, опасаться за свое поведение?”

Тодд прекратил разговор и гордо удалился. Уверенный в том, что перешагнет через меня, он попытался добиться от дирекции Оперы того, в чем я ему отказал. Со своей стороны я не терял уверенности в своей правоте и, расположившись в гримерной, стал ждать, чем все это кончится. Разумеется, у Тодда ничего не вышло. Без чет¬верти десять ко мне пришли сообщить, что кино¬камеры убраны, спектакль начался вовремя.

Год спустя я смог убедиться в том, насколь¬ко правильным было мое интуитивное решение не поддаваться наглости Тодда. Я находился в Нью-Йорке и, узнав, что в одном из кинотеат¬ров показывают документальный фильм произ¬водства компании ‘Тодд А.О.”, отправился ради любопытства посмотреть. Зал был разделен на¬двое гигантским экраном, который, наряду с большим количеством динамиков, действитель¬но создавал ощущение подлинного реализма. Началась сцена триумфа Радамеса из “Аиды”. Она шла в исполнении другой труппы, но Радамес, в роли которого по первоначальному плану пред¬стояло появиться мне, был заснят с такого огром¬ного расстояния, что разглядеть лицо солиста оказалось совершенно невозможно. Хваленая реклама Тодда обернулась полной бессмыслицей.

Жизнь даровала мне привилегию спол¬на и безмятежно насладиться годами моего наи¬высшего успеха. Ничто не препятствовало моей карьере, ничто не осложняло мне личную жизнь. Мы с Риной почти всегда были неразлучны, и она по-прежнему оставалась моей незаменимой со¬ветчицей, точно так же, как в Риме, когда мы вместе учились на курсах усовершенствования. Рина, досконально владея техникой пения, знала обо всех проблемах оперного театра и умела вов¬ремя распознать ловушки, таившиеся в контрак¬тах. И если бы только она захотела, то могла бы сделаться прекрасным менеджером. Она скрупу¬лезно вела дела, касающиеся нашей виллы, и за¬ботливо растила наших детей.