Возбуждено переговариваясь на Простом языке, ребята «конвоировали» меня до обиталища лекарок. Едва войдя, заголосили резче и быстрее. Эвелин и дремавшая в уголке Кора подпыгнули, закричали на Простом в ответ.

Меня заставили выпить гадостный отвар. И ещё чашку. И ещё. И ещё. Закапали в глаза вонючее масло, наложили повязку. Раздели, намазали мазью, завернули в простыню. Я пыталась возмущаться, но в ответ получала лишь шипение.

А потом началось.

Черви лезли из меня везде, выделялись с потом и мочой. Эвелин и Кора собирали эту дрянь, неразборчиво бормоча злыми голосами, Отто и Маро тут же утилизировали всё, включая одежду.

Оказалось, что деревья аори с каменными зернами — одно из последствий Катастрофы. Безвредные сами по себе, деревья быстро стали излюбленным местом размножения мельчайших личинок насекомого-гриба сейши. Скормив мыши кусочек ткани, в которую я потела, Отто и Маро наглядно показали последствия. Весьма неаппетитные: сейши прорастали в теле хозяина, разрывая того изнутри. Я прониклась. Особенно, когда Эвелин добавила, что избавиться от личинок можно только на самой ранней стадии, пока они не укоренились в теле, и, опоздай мы буквально на чуть-чуть, меня бы точно разорвало на миллион частей.

Узнав о происшествии, Дарн не преминул наказать меня за невнимательность и наплевательское отношение к здоровью. Ценная собственность, как же. Только непонятно, что для директора всё-таки важнее, «ценность» или «собственность». Когда я додумалась спросить об этом, чуть не потеряла сознание от боли: Дарн ненавидел неудобные вопросы. И если бы прозвучал следующий, покоиться бы мне на дне реки в тканом саване. Или на костре, не знаю, как они тут хоронят. Но не срослось: в самый ответственный момент появился Халнер, и увёл Дарна «решать более важные вещи».

Глядя на удаляющиеся высокие фигуры, я почесала Орры и вдруг подумала, что не знаю, которого из братьев ненавижу больше. И за что.

***

В лазарете валялась три дня. Кроме зуда и жжения в глазах, паразиты «наградили» ещё и приступами головокружения. Эвелин объяснила это тем, что некоторые из личинок начали укореняться, но от лечения погибли, и теперь медленно разлагались моим телом на составляющие. На вопрос, почему же я не подыхаю от заражения крови, хотя внутри что-то гниёт, лекарка посмотрела так, что язык сам собой засунулся в известное место. Действительно, каждый должен заниматься тем, в чем лучше всего понимает.

Я же не понимала ничего. Точнее, не хотела понимать. Ни понимать, ни верить. Когда зуд в глазах почти прекратился, и я вышла прогуляться, то не узнала местность: лагерь сворачивался. Оставалось лишь беспомощно наблюдать, как разбирают шатры, домашних животных загоняют в клетки, громоздкие вещи складывают в подпространственные «кладовки». Хитро придумано — выкроить огромный «карман» между дисками серебристого металла! Диски находились друг от друга на расстоянии полтора человеческих корпуса, некоторые пары могли «отстегиваться» друг от друга, чтобы погрузить, например, шкаф. Или стол. Или сундук. Или… Да какая разница, монторп их раздери! У меня-то вещей никаких нет — ни кинжал, ни медальон так и не вернули…

Я укусила тыльную сторону ладони — там, где просвечивали завитки Орр. Выгрызть, выгрызть, выгрызть эту дрянь! Нельзя здесь оставаться, нельзя! Дома мне поверили. На меня надеялись. Из-за меня, а порой и за меня, умирали. Даже невинные дети — каждый птичий крик напоминал об этом. А я? Взяла и пропала. И не только я: солидная часть «казны», из которой планировалось заплатить войскам, лежит в тайнике, про который знаю только я. И теперь что? Кто я теперь получаюсь?…

Крепче сжать зубы, крепче. Вот, уже поскрипывает металл…

— Не сработает.

Я подпрыгнула. Обернулась. Встретилась с пронзительно-синими глазами.

— Невозможно выгрызть. Невозможно вырезать. И выжечь. И отравить. Только снять. И только с ключом.

Эвелин говорила тихо, но отчетливо. Даже шум сборов не мог заглушить голос, в котором сквозило сочувствие.

— Я пыталась, — лекарка взяла мою руку, достала из кармана платья коробочку, и начала мазать прокушенное место, — всё перепробовала. Их ничего не берет. Абсолютно.

— И что же делать? Мне нельзя здесь! Я не хочу! Я… я же, в конце концов, ничего не умею!

Эвелин вздохнула. Убрала мазь. Взяла меня под локоть.

— Пойдем. Я как раз на днях собрала первоцвет пяйца. Хорошо помогает.

— От чего? От Орр? — фыркнула я.

— Нет, — Эвелин снова вздохнула, — помогает… терпеть не могу это слово, но…

Она замолчала, снова вздохнула. И тихо произнесла, словно через силу:

— Смириться…

Шестиногие волы тянули повозки по широченному тракту с гладким пружинящим камнем. Дорога шла по лесу невдалеке от реки Ледяной — той самой, в которой мне чуть не довелось утонуть. Шла, шла, и уводила от привычного мира. Нечто подобное уже приходилось пережить, но тогда я хоть как-то могла строить планы. И строила. А теперь…