— Глянь! Преступники что ли? — ткнула я локтем Эвелин.

Лекарка молчала, неотрывно следя за беглецами. Стража металась по стене, но не стреляла: слишком густая толпа. Густая и активная: сознательные граждане усердно «давили» беглецов сами. Наконец, те упали, вопя проклятия.

Тут на нашу телегу влез Маро.

— Да твою же мать! — ругнулась я, — загородил всё, монторп сраный!

— А ты подпрыгни повыше! — огрызнулся Маро, — я хочу полушек посмотреть! Они ж почти не выживают, а тут аж двое и совсем взрослые! Нет, ты тока глянь!

Солдаты уже скрутили и подняли на ноги обоих нарушителей спокойствия, и вели их через расступившуюся толпу. Я с удивлением увидела: под шляпами молодые почти-люди прятали небольшие рожки и пару крохотных коровьих ушей, что росли чуть выше обычных человеческих. Если бы не это, отличить существ от обычных людей было бы невозможно.

— О Великий Апри, помоги им! — раздался всхлип.

Я повернулась и увидела, что Эвелин щиплет себя за круглые шрамы на запястьях и ревёт. Вот тебе на!

Тем временем пару разлучили и повели к клеткам для Перерожденцев — слуг, которых создавали либо из осужденных за тяжкие преступления, либо инвалидов. В последнем случае исправляли все физические изъяны, но «вживляли» психические: умственные способности не больше, чем у среднего животного, никаких воспоминаний о себе-человеке. Однако нынешние существа, которых Маро назвал полуперерожденцами, явно стояли по уму ближе к людям: они вырывались и что-то отчаянно кричали, или скорее, мычали, друг другу. При этом «юношу» с трудом удерживало четверо, а «девушку» — двое.

Наконец, всё стихло. Очередь снова потянулась на проверку.

— А кто это был? Полушки? Это такие перерожденцы-кадарги? — уточнила я.

— Да ты чего, Кет! Ну, совсем глушь у вас в монастыре! — Маро посмотрел на меня, как на идиотку, — полушки от двух перерожденцев рождаются! Такое вообще редко происходит, да и мрут они обычно в детском возрасте. Но если вырастают, так это почти люди, даже соображают нормально, только вот тело с небольшими изъянами и…

— Изъяны! У тебя самого везде изъяны! В голове особенно! — вскричала Эвелин, сжимая кулаки и вскакивая в полный рост, — они люди! Люди! Все! Даже Перерожденцы больше люди, чем эти скотские власти! Чем вы все! Ненавижу! Ненавижу!

Топнув ногой, она чуть не скинула меня с козел и рванулась в повозку. Из темноты донеслись приглушённые рыдания.

— Эв? Ты чего, Эв? Вот ведь…

Я поправила почти сорванный полог и повернулась к Маро.

— Чего это с ней?

— Да, так, бред всякий… — поморщился он и застегнул вход.

В этот момент очередь продвинулась. Волы фыркнули, прошли с десяток шагов, встали. Маро что-то буркнул и попытался спрыгнуть на землю.

— А ну сидеть! — я дёрнула парня за рубаху и усадила обратно на скамейку, — давай, по Эвелин колись. Ты, хитрец, все про всех знаешь!

— Эвелин? А что Эвелин? Я не знаю ниче-а-а-а-ай! Ну чё ты дерёшься вечно! Монторп тебя! Эх… ладно, — Маро поморщился и понизил голос до шепота, — ты тока не болтай, ясно? Видишь ли… пару лет назад у неё роман с полушкой был. Как раз в Речном прибился тогда пацан разнорабочим, за кадаргами приглядывать. Ну да, да, Дарн тогда ещё кадаргов в театре держал. Ну вот. То да сё, Эви с пацаном закрутила, чуть что не венчаться надумали. Вообще хороший он был, честно… но иголку в заднице не спрячешь, Дарн просёк, что полупер этот парень. Тут, конечно, они с Халнером сдали пацана куда надо, а всем сказали, что тот уволился. Ну, чтоб скандала не было. А на Эви надели Орры, чтоб сбежать не могла. Да и руки на себя в них не наложить, ага, есть у Орр такое свойство… Так что вот так. Только траурные метки на руках и выжгла. С тех пор перерожденцы для Эви больной вопрос. Ну и с дядьями не того… не в тёплых отношениях.

— Да уж наверно…

Я почесала за ухом и подавила желание нырнуть в повозку. Помочь не смогу, посоветовать тем паче… Лучше пирожков ей притащу, как на месте распакуемся.

Сразу после заставы началось огромное пепелище с единственной дорогой. По обочинам сидели оборванцы, от мала до велика, обоих полов, и пытались торговать — кто опалёнными вещами, кто скудным урожаем, кто собой. Оплату брали не золотом или серебром, а чем-либо таким же «натуральным»: шел праздник Правого месяца, и обмен дарами приравнивался к молитве.

Пошел дождь. Дорогу моментально размыло, повозки то и дело увязали, приходилось вытаскивать. Затем начался порт — хаос свежесрубленных бараков и складов. Дорога здесь дробилась и петляла, так что мост караван переезжал вразнобой.

За рекой дело пошло веселее. Дождь закончился, город стал, собственно, городом, в котором росли двух-трех этажные усадьбы. Именно росли: их деревянные стены вились по каркасам, выплетая окна и двери, а толстые листья сливались в фигурные крыши.

Главное шапито поставили на огромной Новой площади, а по сути — пустыре, который возник там, куда зимой перекинулся бушевавший в порту пожар. Жилые шатры разместили неподалёку от шапито, и… обнесли забором. Так захотел Дарн, потому что «нечего кому попало рыться в отходах театральной кухни, да и вообще». Жаль: мяса категорически не хватало, а вдруг городские крысы здесь такие же вкусные, как и лесные?