– Ой-ешечки! Гелечка, родная моя, как я рада, что ты приехала! Я же Юлечку твою видела последний раз, когда она только родилась, и вы с Катенькой и этой крошкой приезжали встречать Юрочку из Стокгольма. Сколько времени-то прошло! Ай-яй-яй… И Катенька уже замуж вышла, и вы с Юрочкой разошлись… А я вот все живу… скриплю потихоньку. А Юлечка – какая красавица! Боже мой! Какая красавица получилась! А ты, Гелечка, так на телевидении и работаешь....

Вера Ивановна своим бархатным чуть с хрипотцой голоском говорила и говорила без умолку, шаркая из прихожей в гостиную, усаживаясь в кресло, вставая, снова усаживаясь и суетясь вокруг гостей со счастливой улыбкой.

Юлька кидала на старушку злобные взгляды: «Вот тарахтит, старая, не заткнется. Мне тут жить с ней и слушать эту хрень с утра до вечера… вот жопа! Я есть хочу, а она даже не думает… тарахтит, зараза, нон-стоп… И маман к ней прильнула… слушает, будто ей интересно… Фу, противно даже… Какие все-таки все старые – зануды…» Наконец ей надоело слушать, и она стала бесцельно ходить по квартире, разглядывая старинные фотографии и пыльные картины на стенах.

Ангелина понимала, что тетушка уже долгие годы живет одна и очень скучает без общения, поэтому пристроилась с ней рядом и слушала ее, изредка отвечая на ее вопросы…

Юлька жутко нервничала, когда мать тихонько беседовала с Верой Ивановной, рассказывая тетке все подробности случившегося. Ешечка, пережившая блокаду в Питере и всю страшную войну не выезжавшая из Ленинграда, как никто другой, чутко отзывалась на чужое горе. Она гладила Ангелину по руке, ласково приговаривая:

– Все будет хорошо, Гелечка… Ты не волнуйся… Юлечка со мной будет в безопасности. Я присмотрю за ней… ведь ребенок еще совсем… Все будет хорошо Ой-ешечки! Девочки мои! – спохватилась она, да что же это я вас, ешечки, баснями-то кормлю?! У меня же все приготовлено кормить вас с дороги. Давайте… давайте… на кухню… ой-ешечки… у меня там стол накрыт большой. И самовар, и чай индийский заварен…

«Ну, наконец-то, – думала Юлька, – доперла, старая, что мы есть хотим… а то, растрынделась тут… ешечка, бля».

Пока пили чай с песочными пирожными, решали, как лучше устроить весь процесс совместного проживания Ешечки и Юльки. Выслушав всех, Ангелина четко определила, что к Юльке будут приходить репетиторы – студенты по школьной программе, а к Вере Ивановне – массажист, лечить ее больные ноги и руки, скрюченные еще с войны.

Ангелина взяла на себя все эти заботы. Она нашла хорошего массажиста, договорилась в университете со студентами-репетиторами, накупила кучу разных лекарств и мазей для Ешечки и Юльки. Холодильник у тетки был маленький, старый «Саратов», проржавевший и внутри, и снаружи. В нем не было даже морозильной камеры. Ангелина прикинула свои возможности и купила самый большой по тем временам бытовой холодильник «Мир», какой только смогла найти на Литейном. Выбора все равно не было. Его привезли и установили под радостные причитания Ешечки. Шел 1993 год и продукты «давали» по талонам, по карточкам ветеранов, инвалидов, а в основном, каждый ухитрялся «доставать» продукты как мог: по блату, по связям, по чину и за двойную переплату. Через неделю Ангелина улетела обратно, потому что отпуск за свой счет больше чем на неделю не давали. Юлька осталась у Веры Ивановны.

У нее началась совсем другая жизнь. Взбалмошный характер девочки, привычка подчинять себе всех и потакать всем своим желаниям, капризы по поводу и без повода – все это наткнулось на невидимую и непонятную Юльке преграду. Все ее уловки не действовали. Чары ее красоты не срабатывали. Юлька не понимала почему… Она всегда вела себя так, будто ей все обязаны. И что бы ни случалось плохого, виноватыми были кто угодно, только не сама Юлька. Вот и сейчас, оказавшись в новом для нее положении, она вела себя так, будто это Вера Ивановна виновна в том, что ее тошнит по утрам, что в животе у нее растет ребенок и что она вынуждена тут жить и нюхать старушечью пыль.

Мудрая Ешечка первое время не могла найти подход к девочке. Она никогда не общалась с современной молодежью, и такое поведение казалось ей просто неприличным… Но день за днем они привыкали друг к другу. Правильно говорят, что терпение – лучший воспитатель и учитель…

Юлька наконец-то осознала, в каком положении она находится и, поубавив малость свой гонор и язвительный язычок, как-то сразу посерьезнела, даже повзрослела на глазах. Она молчала целыми днями, лежа на кровати, уткнувшись в подушку, и не желала разговаривать со старушкой. Красивая девочка чувствовала себя брошенной, покинутой и глубоко несчастной. Каждый день Юлька проверяла свой живот, стоя перед зеркалом. Но живота не было видно.

Как психологически эта тринадцатилетняя девочка ощущала себя? Что она чувствовала в это время, когда внутри нее начиналась другая жизнь? Как видела себя в то время, когда появится ребенок? И представляла ли она себе этого будущего ребенка? Нет, нет и нет! Самая величайшая мудрость жизни: «всему свое время». Как невозможно съесть незрелый фрукт, так невозможно девочке, не созревшей психологически, рожать и воспитывать себе подобных. Это социальная катастрофа.

Для Юльки все, что с ней происходило сейчас, было просто дурацким приключением. Она не осознавала понятие и само состояние беременности. Девочка воспринимала это, как что-то временное, как инфекцию, которая обязательно пройдет. Единственное, что было для нее позитивным в ее положении, это то, что она бросила ненавистную ей школу.

Юльке никогда не приходилось ни за кем ухаживать. Все всегда ухаживали только за ней. И сейчас ей было непривычно и ново это состояние, когда кто-то нуждался в ее Юлькиной помощи. Поначалу ее это просто бесило. И она ненавидела старушку за то, что она такая больная и, главное, за то, что за ней надо ухаживать. Она даже делала маленькие пакости старушке: то чай горячий капнет ей на руку, то очки уронит, чтоб ей не достать было, а сама уйдет и делает вид, что не слышит ее причитаний. Ее очень раздражало все, что Вера Ивановна делала не так, как хотелось ей, Юльке. Ее раздражало, что она старая, что инвалид, что ей приходится помогать…