Коробейников Антон Андреевич его звали. Он стоял передо мной едва не навытяжку, излагая недолгую свою биографию, а сам с неизбывным любопытством следил за тем, как я распаковываю вещи. И было в его любопытстве что-то, что заставляло меня с трудом удерживать улыбку. Лицо как открытая книга. Памятная колода карт вызвала у Антона Андреевича искреннее недоумение, связка отмычек и фотоаппарат — явное удивление, а револьвер — уважение пополам с восхищением. И все это с неподдельной искренностью. «Чувствую призвание служить закону и общественному благоденствию!» Ну, как сказано! И ведь ни грамма фальши! Говорит то, что думает, что чувствует. Положительно, этот мальчик мне нравится. Вот только его восхищение столичным сыщиком на грани подобострастия слегка раздражало. Ну да время сотрет грани.

Не успели мы с Антоном Андреевичем распаковать мой сундук до конца, как вошел городовой с сообщением об убийстве. Что ж, мои молитвы были услышаны: работа. Мое первое дело на новом месте.

Честно говоря, я и запомнил его лишь потому, что оно было самым первым. Убитый топором мужик, брызги крови на раме окна, поленница без топора в соседнем дворе. Все ясно, как день, но это был хороший случай проверить навыки моего нового помощника. Первое мое впечатление оказалось верным, ему еще учиться и учиться. Не умеет толком ни смотреть, ни наблюдать, да и робость перед «петербуржским сыщиком» явно парню мешает. Но все же… Мне было на удивление приятно учить его. И приятно то, что учиться, признавать собственное незнание он не стеснялся. А после и вовсе извлек откуда-то растрепанную тетрадочку, дабы записать «урок». Правда, тут же ее и бросил на перилах, погнавшись за убийцей. И чего погнался, спрашивается? Три городовых ловить побежало, справились бы как-нибудь. Но — молодость, азарт. Понимаю. Сам был таким. Хоть и кажется теперь, что было это сто лет назад.

Преступника изловили, орудие убийства сыскали в кустах. Вот и все дело, остались сущие формальности. Коробейников был впечатлен пуще некуда, пытался даже высказать мне свое восхищение, явно незаслуживающее столь банального случая. Пришлось осадить его слегка, хотя при виде искреннего его восторга я с большим трудом сдерживал улыбку. Этот чистый, восторженный мальчик, пылающий энтузиазмом, положительно, рассеял мое недовольство. И даже то, что первое мое дело полностью подтвердило опасения мои о том, какие именно расследования ждут меня в Затонске, я все равно чувствовал, что настроение мое приподнятое. Во-первых, работа есть работа, какая бы она не была. А во-вторых я чувствовал, что мой помощник доставит мне немало веселых минут, да и будет благодарным учеником, однозначно.

И тем не менее, оставшись в одиночестве в кабинете поздно вечером, я вновь почувствовал досаду, хотя теперь она, пожалуй, была вызвана прямо противоположными причинами. За день я как-то слегка обжился. За работой и общением с милейшим Антоном Андреевичем я начал чувствовать себя вновь у дел, вовлеченным в реальность. Но вот Коробейников ушел домой, а я продолжил разбирать вещи. И вновь передо мной встали призраки Петербурга. Вещи, письма, даже книги помнили мою прежнюю жизнь, к которой не было возврата. Они были свидетелями моей глупости, моего безрассудства. И внезапно захотелось сделать что-то, что отрежет меня от Петербурга, от прошлого. От всего, что привело меня сюда. Я здесь теперь. Что ж, я это принял, но я не хочу вспоминать о том, что было. И о той, что была.

Фотография нашлась легко. Да что там, я точно знал, в какой книге она. Лишь книгу нужно было достать.

Нина. И на фотографии такая же, как в жизни — интригующая, играющая, неискренняя. Красивая. Лишь секунду помедлив, я поднес спичку к уголку фотокарточки. Огонь, охвативший ее, мог бы соперничать в красоте с той, что была на ней изображена. Глупый, нелепый в своей символичности жест. Фотография бывшей возлюбленной, сгорающая на фоне предписания о ссылке, в которую я был отправлен из-за нее же. Красиво. И глупо. Как глупо было все, с нею связанное. Что ж, красивый и глупый жест сделан. И фотографии больше нет. И ничто не связывает меня с Петербургом, с моим прошлым. Отныне моя жизнь и судьба — Затонск. Буду расследовать мелкие провинциальные делишки, буду учить Коробейникова. Буду жить, в конце концов. Раз уж Господь уберег меня от смерти, нужно жить. И хватит грустить о прошлом, хватит вспоминать Нину, Разумовского и все остальное, что с ними связано. Это все в прошлом, господин надворный советник, в прошлом. А в настоящем — работа. И она, несомненно, поможет мне жить дальше. Всегда помогала. Придет утро, и с ним придет новое дело. Пусть и о пропаже курей. Его ведь тоже нужно будет расследовать. И это поможет забыть. Главное — просто запретить себе воспоминания. Просто запретить. Не так уж сложно. У Вас, господин Штольман, с дисциплиной всегда был порядок. Вот и апеллируйте к ней. Не вспоминать. Жить дальше. Утро вечера мудренее.

— Красивая, — сказал Коробейников, накрывая лицо утопленницы простыней. — Говорят, это жена заводчика Кулешова.

Утро и вправду оказалось мудреным и принесло женский труп. В прямом смысле принесло, волнами Затони к берегу.

— Пять лет назад у нас тут тоже одна барышня утопилась. От чувств-с, — это городовой прокомментировал.

Они уже все решили. «Сама утопилась» — вот и весь вердикт местной полиции. И Коробейников в недоумении, зачем я хочу, чтобы он искал следы. Боже, благослови провинцию. Это мне, следаку столичному, везде убийства мерещатся. А у них тут все просто: «Утопилась. От чувств-с». Дело закрыто. Даже любопытно, сколько таких «самоубийств» и не расследовалось вовсе. Ну, понятно, что ж тут непонятного! Если не топором по голове, стало быть «сама, от чувств-с». Впрочем, не стоит срывать раздражение на подчиненных. Они не виноваты в том, что их чему-то не учили. Тем более, что и не возражают ведь, готовы выполнять мои приказы, даже если эти приказы и кажутся им странными.

Раздал всем задания, оглянулся. И заметил на берегу барышню на велосипеде. Судя по докладу городовых, ту самую, что обнаружила тело. И, судя по моим воспоминаниям, ту самую, что едва не сбила меня с ног в мой первый день в Затонске. Да, именно она, я не ошибся. Да и не могло быть в провинциальном Затонске так уж много барышень, увлекающихся велоспортом.

Что ж, побеседуем со свидетельницей.

— Барышня!

Она остановилась, ожидая меня. Спортивный костюм по последней моде — должно быть, шокирующий весь Затонск, — соломенная шляпка, как у гимназистки, небрежно съехавшая на один глаз. Видно, что просто съехавшая, а не кокетливо сдвинутая. Встревоженное лицо.

— Прошу прощения, это ведь Вы нашли тело? Мне сказали, барышня на колесиках…

— Да, я! — твердо, тревожно, самую чуточку с вызовом.

Испугана, но изо всех сил старается этого не показать. Смелая девушка. Другая при подобных обстоятельствах уже в обмороке валялась бы, а эта ничего, держится.

— Следователь Штольман Яков Платонович.

Представляюсь нарочито спокойным голосом, чтобы не испугать сильнее.

— Миронова Анна Викторовна!

Тон задиристый слегка. Такую испугаешь, пожалуй!