Анни задумчиво посмотрела в эти темные глаза, сияющие ласковым светом и непоколебимой и искренней уверенностью в сказанном, и чуть улыбнулась.

– Вы так красиво говорите, что невольно начинаешь верить, – пробормотала она.

– Так и будет, моя милая. Вот увидишь. Страдания и боль делают нас сильнее… и мудрее. Они дают нам возможность острее почувствовать счастье. Нужно всего лишь подождать. Немного подождать. Время и расстояние – лучше лекари, а у тебя… – Жермен снова улыбнулась, – …есть и то, и другое. – внезапно француженка, словно опомнившись, оглянулась по сторонам и покачала головой. – Mon Diue!!! – воскликнула она, всплеснув руками. – Что мы все о грустном да о грустном. У нас всего несколько свободных часов, а мы тратим их на печальные воспоминания о том, чего уже не изменишь, вместо того, чтобы наслаждаться жизнью. Вперед, милочка Аннет! Погрустить мы всегда успеем, а вот для удовольствия у нас не так много времени!

Подхватив девушку под руку, она продолжила путь. Анни совсем не удивилась столь резкой перемене: за то время, что они были знакомы, она привыкла к несколько вольному и эксцентричному поведению мадам Бурже, а потому молча последовала за ней, разглядывая витрины магазинов с интересом, хотя и без того детского восторга и энтузиазма, которые сейчас отражались на лице ее новой подруги. К тому же, Жермен при всех ее странностях отличалась удивительной мудростью и крайне редко ошибалась. Вот и сейчас Анни не могла не признать справедливости ее слов.

«Слезами делу не поможешь. К тому же, свободные минуты действительно выпадают так редко, что не стоит тратить их на грустные воспоминания и сожаления о прошлом. Нужно идти вперед. Жизнь продолжается», – думала она, машинально следуя за энергичной француженкой и практически не вслушиваясь в ее легкую болтовню.

С того памятного вечера, когда она помогла месье и мадам Бурже выполнить заказ, минуло несколько месяцев. Очевидно, месье Бурже не зря так переживал и беспокоился в тот день, поскольку с тех пор ресторан «У Антуана» незаметно приобрел репутацию весьма милого и уютного местечка, посещаемого самыми респектабельными и уважаемыми людьми города. Анни по-прежнему считалась помощницей, но вот обязанности ее по сравнению с тем давним вечером значительно увеличились. Теперь помимо чистки и мойки посуды, полов и плит, ухода за цветами и сервировки столиков она училась у Жермен управлять этой маленькой империей, что, несмотря на скромность дела, оказалось весьма непросто и требовало немалого умения, такта и сообразительности, иногда помогала Франсуа, выполняя обязанности официантки, но самое главное – она была удостоена чести стать личным ассистентом месье Антуана в приготовлении его великолепных блюд. Вопреки ее ожиданиям, месье Бурже относился к ней намного более уважительно и терпимо, а за глаза, по словам Жермен, даже называл ее своим счастливым талисманом, но, разумеется, он никогда не говорил этого Анни лично. Более того, временами он буквально изводил ее придирками ко всяким абсолютно несущественным, на ее взгляд, мелочам. Но даже в такие моменты она старалась сохранять спокойствие и терпеливо сносила все его выпады и колкости по поводу «свойственной всем женщинам» неумелости, неспособности и тому подобного, старательно впитывая новые знания.

«К тому же, это очень интересно. Может быть, однажды я открою собственный ресторан, – эта неожиданно пришедшая в голову мысль заставила ее улыбнуться. – Это было бы замечательно!»

Ее взгляд рассеянно скользнул по сверкающему стеклу очередной витрины и… замер. Там, за гладкой блестящей поверхностью, было выставлено настоящее произведение искусства из мерцающего черного шелка, изящно украшенное волной тончайших черных и вишневых кружев. Анни затаила дыхание от непередаваемого волшебного ощущения истинно женского восхищения. Никогда раньше она не испытывала ничего подобного, но никогда раньше она и не видела такой красоты.

– Прелестные вещицы, не так ли? – ворвался в ее затуманенное восторгом сознание голос Жермен, в котором прозвучали нотки скрытой усмешки.

Чуть вздрогнув, Анни смущенно опустила ресницы и осторожно покосилась на стоящую рядом женщину. Однако ее старания оказались напрасны, поскольку мадам Бурже не смотрела на нее – все ее внимание было приковано к тому же вызывающе прекрасному дамскому белью, выставленному в витрине .

– Н-нет, – неуверенно пробормотала Анни.

– Не лгите, – фыркнула француженка и насмешливо посмотрела на нее. – Я же вижу, что эта очаровательная вещица вам нравится. Чего вы стыдитесь, Аннет? Мы же женщины. Нам должны нравиться подобные вещи, – она снова перевела взгляд на так понравившийся Анни корсет и восторженно прищелкнула языком. – Шелк и кружева. Да еще и в таком сочетании! М-м… Просто мечта!

Не удержавшись, Анни еще раз взглянула на витрину, но тут же заставила себя отвернуться.

– Он нескромный и ужасно неприличный, – наконец пробормотала она едва слышно. – Настоящая леди ни за что не наденет такую вызывающую вещь. Даже если это нижнее белье. Приличная женщина даже смотреть на него не станет.

Услышав эти слова, Жермен оторвалась от восхищенного созерцания витрины и уставилась на стоящую рядом девушку. Несколько мгновений она просто смотрела на нее изумленно-неверящим взглядом, а затем рассмеялась.

– Господи, сhe`re, где вы набрались этого ханжества?! – Анни промолчала, ошеломленно глядя на смеющуюся женщину и не зная, что сказать. – Все, что вы сказали – абсолютная глупость. Большинство женщин в мире, в том числе и настоящие леди, носят именно такое, как вы изволили выразиться, «ужасно неприличное» нижнее белье. И делают это по одной простой причине – оно нравится мужчинам, – Анни отчаянно покраснела, но Жермен, заметив это, лишь небрежно повела плечиком. – Не стоит так смущаться, моя дорогая. Это всего лишь правда. Кокетство и такие вот пикантные штучки – наше главное, если не единственное оружие в борьбе за внимание мужчин. Что поделаешь, так устроен мир.

– Но… Оно такое… Такое… – Анни замялась, подбирая слова. – Откровенное и… вызывающее, – наконец закончила она.

– О, да, – усмехнулась Жермен. – А еще соблазнительное и очень красивое. И я не думаю, что на этой планете существует мужчина, который отказался бы получить подобный вызов. Именно поэтому большинство мужей – увы, как ни печально признавать сей факт – оставляют своих благопристойных, скромных, скучных жен, разбивая их верные, любящие сердца, и очертя голову бросаются в объятия испорченных, расчетливых куртизанок, которые не стесняются своих желаний и не боятся быть вызывающими и непристойными. Наоборот, их грубая откровенность еще сильнее влечет мужчин. И они летят к ним, словно мотыльки на огонь… и часто сгорают в их фальшивом, продажном пламени. И встает вопрос: должна ли я во что бы то ни стало быть пристойной и скромной и, сложив руки и ничего не предпринимая, ждать, когда мой мужчина, пресытившись пресной любовью, отправится искать острых ощущений в объятиях проститутки, или же должна удержать его, пожертвовав ради этого маленькой толикой скромности и благочестивости? В первом случае я не нарушу многочисленных условностей, предписываемых приличиями, но, тем не менее, буду несчастна, а во втором – не только удержу любимого мужчину, сохраню семью и собственное счастье, но и позволю себе почувствовать себя женщиной. Такой, какой создал меня Бог. Чувственной, соблазнительной, страстной. Любящей и любимой. И все это в обмен на пару-тройку нарушенных приличий, глупых условностей, придуманных ханжами, которым не так повезло в жизни и которые не знают, что такой любовь, желание и страсть. К тому же, об этом и знать-то никто не будет, кроме моего мужа. По-моему, выбор очевиден. Если для того, чтобы удержать любовь мужа, его интерес ко мне, его внимание и восхищение, я должна быть вызывающей и непристойной – я буду! Но! – Жермен сделала эффектную паузу, послав Анни предупреждающий взгляд. – Здесь, как и во всем, важно не перегнуть палку, – продолжила она строгим нравоучительным тоном. – Иначе может пострадать репутация, а это ни к чему. В большинстве своем условности и правила приличия, конечно, ужасно устарели, они мешают нам открыто выражать свои чувства, мешают нам быть свободными, сковывая нас своими узкими жесткими рамками. Но бывают моменты, когда только они удерживают нас над бездонной пропастью, в которую неумолимо влекут нас чувства. Свобода кружит голову, Аннет. Она пьянит сильнее, чем вино. А нарушая правила, мы словно бы избавляемся от оков и обретаем долгожданную свободу. Но пройдя над пропастью, заглянув в нее и оценив глубину возможного падения, мы благодарим эти сухие правила, придуманные когда-то и кем-то, может быть, не удержавшимся на краю этой пропасти и познавшим ее темные глубины, за то, что благополучно выбрались на безопасный берег. Иногда условности – единственная граница, отделяющая черное от белого, добро от зла, чистоту от грязи. И мы не должны забывать об этом, – закончила мадам Бурже.