С минуту Анни молча смотрела на нее, а затем нахмурилась, словно обдумывая что-то.

– А как отличить, какие условности можно нарушать, а какие нет? – внезапно спросила она.

– Хм-м, – Жермен задумчиво посмотрела в небо и улыбнулась. – А вот это каждая из нас определяет для себя сама. Все зависит от того, как именно, когда и с кем ты это делаешь. Скажу тебе лишь одно, Аннет: среди женщин нет святых. Все мы хотя бы раз, но нарушили правила приличия. Все! Но, вместе с тем, никогда не следует пренебрегать собственной репутацией, иначе вместо свободы и счастья ты получишь презрение, станешь отверженной. Мужчинам в этом отношении больше повезло, они могут позволить себе многое из того, что не можем позволить себе мы, и при этом их поступки останутся безнаказанными, более того, вызовут восхищение своим безрассудством. Но не стоит завидовать им, ибо, в конечном итоге, миром управляем именно мы, женщины… И любой мужчина, кем бы он ни был, каковы бы ни были его характер и положение, рано или поздно склоняется перед женщиной. Но наша власть – это власть преклонения, власть идола. Она очень сильна, но в то же время хрупка. Идол не должен пасть со своего пьедестала. Именно поэтому нам следует быть вдвойне осторожными, – Жермен довольно улыбнулась и снова повернулась к витрине. – А теперь как насчет того, чтобы все же зайти в этот очаровательный магазин и посмотреть товар поближе? – весело осведомилась она и, не дожидаясь ответа, направилась к двери.

Анни проводила ее ошеломленным взглядом и нерешительно оглянулась по сторонам. Прохожие чинно шествовали мимо, не обращая на нее никакого внимания. Никому не было до нее дела.

«Все верно. Больше мне никто не скажет, что и как нужно делать. Теперь все решения принимаю я. Только я. Но… Как я должна поступить сейчас? – она снова посмотрела на витрину, мерцающую шелком и кружевами. – Впрочем, не думаю, что моя репутация пострадает, если я войду в этот магазин. В конце концов, он расположен на центральной улице. Да и Жермен совершенно спокойно вошла внутрь, а о ней все отзываются с большим уважением. Кроме того, даже если я куплю себе такие вещи и буду носить их, об этом все равно никто не узнает. Но мама наверняка была бы шокирована. А вдруг она тоже носит такие вещи? – Анни попыталась представить себе мать в чем-то вроде корсета, который был выставлен в витрине, но ничего не получилось. – Нет, это просто смешно! Мама точно никогда бы не надела такое. Ужасно глупая мысль! Пати и Кенди тоже никогда бы не надели ничего подобного, – эта мысль заставила ее нахмуриться. – Тем лучше! Я – не Кенди! И, в конце концов, мне это действительно нравится и никто ничего не узнает!»

Она решительно направилась к дверям магазина и вошла внутрь.

Тяжелая деревянная дверь с глухим стуком захлопнулась за его спиной. Арчи быстро спустился с невысокого крыльца на тротуар и, закрыв глаза, вздохнул полной грудью. Прохладный ночной воздух приятно освежил голову. После шума, гама и духоты биржевого офиса освещенная фонарями Уолл-стрит казалась странно тихой и очень красивой. Открыв глаза, Арчи направился к ближайшему фонарю и, вынув из кармана часы, взглянул на циферблат.

«Еще несколько часов».

Захлопнув крышку, он снова положил часы в карман и неторопливо двинулся вниз по улице, наслаждаясь прохладой, покоем и красотой позднего Нью-Йоркского вечера.

«Все-таки как красив Нью-Йорк ночью! Почти как Чикаго. И где-то здесь теперь живет Анни. Наверное, нужно было узнать ее адрес у мистера Брайтона и навестить ее. Нет, пожалуй, не стоит. К тому же, я все равно уезжаю через несколько часов. И отъезд из Чикаго был срочным. Да и ни к чему все это. У Анни теперь своя жизнь».

Арчи тряхнул головой, прогоняя грустные воспоминания, и внезапно ощутил сильный голод, что, впрочем, совершенно не удивило его. Он прибыл в Нью-Йорк рано утром и, не успев позавтракать, сразу же отправился на биржу. Торги оказались очень трудными и требовали постоянного присутствия и внимания, котировки менялись с невероятной скоростью. В итоге Арчи чувствовал себя неимоверно усталым. Голова гудела, а желудок сводило голодной судорогой.

«Было бы неплохо зайти куда-нибудь и поужинать перед отъездом».

Закончив резать морковь, Анни отложила нож в сторону и обвела глазами стол, уставленный тарелками с нарезанными соломкой, ломтиками и кубиками овощами и мясом.

«Кажется, все».

– Я закончила, – объявила она, оборачиваясь.

– Замечательно, – пробурчал месье Антуан, в очередной пробегая мимо нее. – Займись чем-нибудь.

Анни недоуменно посмотрела ему вслед, пожала плечами и медленно обвела кухню внимательным взглядом, выискивая, что не так. Однако вокруг царил почти идеальный порядок: посуда сверкала, словно зеркало, пол и стены блестели чистотой, продукты были тщательно разложены на огромных столах, а на широких плитах вовсю кипели кастрюльки и шипели и шваркали сковороды. Тем не менее, если судить по горестно-озабоченному выражению лица месье Антуана, то они находились на грани, по меньшей мере, вселенской катастрофы. Ловко лавируя среди этого изысканно благоухающего великолепия и изобилия, он носился из стороны в сторону, словно помешанный, что-то раздраженно-недовольно, а временами даже жалобно бормоча себе под нос на родном языке.

«Интересно, это я сделала что-то не так или у него просто плохое настроение? – Анни на всякий случай еще раз пристально осмотрела кухню и снова пожала плечами. – Вроде бы все в порядке».

В этот момент дверь, ведущая в зал для посетителей, распахнулась, и в кухню буквально ввалился Франсуа. Устало опустившись на первый попавшийся стул, который стоял чуть подальше, у стены, он облегченно вздохнул и, откинув назад упавшую на лицо темную прядь, ударил ладонью по двери, отчего та захлопнулась с громким стуком.

– Mon Diue, Франсуа!!! – немедленно донесся возмущенный стон месье Бурже. – Нельзя ли поосторожнее?! Неужели так сложно закрыть ее аккуратно и тихо? Ты мешаешь мне сосредоточиться! К тому же, если так хлопать дверью, ее можно повредить!

Франсуа ничего не ответил, а лишь обреченно возвел глаза к небу, очевидно, умоляя о сочувствии и снисхождении. Анни чуть улыбнулась. С того памятного вечера, когда Франсуа подвел его, месье Антуан обращался с ним подчеркнуто жестко и сурово, а на все вопросы сухо пояснял, что дисциплина еще никому не повредила и он делает это в интересах сына. Иногда Анни даже становилась немного жаль Франсуа, который, в сущности, был довольно милым юношей, может быть, немного рассеянным и безответственным, впрочем, как и многое молодые люди в его возрасте, но в то же время добродушным и веселым. Благодаря совместной работе они даже подружились…