Арчи закрыл глаза, вызывая в памяти лицо любимой, но… ничего не получилось. Под опущенными веками почему-то мелькали только какие-то странно расплывчатые, словно размытые, старые образы. Краткие картины детства… Школа Святого Павла… Обрывочные, далекие, полустертые воспоминания, похожие на потрепанные и потрескавшиеся от времени, выцветшие старые фотографии, они вспыхивали на мгновение и спешили уйти в небытие. Он помнил ее. Разумеется, помнил. Но он помнил смешную девчонку с развевающейся копной вьющихся золотых волос, перехваченных красными лентами с сияющими восторгом зелеными глазами, которая лазила по деревьям, смеялась звонким смехом, бегала по холмам в сопровождении своего любимца-енота, никогда не унывала и… была влюблена в его кузена Энтони. Он помнил девочку, которая нарушала многочисленные правила школы святого Павла и совсем по-детски обижалась и злилась, когда Терруз Грандчестер называл ее Тарзаном-с-веснушками. Но Кенди больше не была маленькой девочкой. Кенди, солнечной девочке Кенди, было восемнадцать лет, и она работала медсестрой в военно-полевом госпитале, но он не мог, как ни пытался, вспомнить, как же она выглядит сейчас. Арчи нахмурился и сосредоточился, пытаясь вспомнить их последнюю встречу, но в памяти промелькнул лишь смутный образ, который внезапно заслонил другой. Девушки с черными глазами и волосами цвета ночи, ниспадающими тяжелыми прядями почти до талии, чьи черты, исполненные изящества, гармонии и тонкой красоты, казалось, были изваяны из бело-розового мрамора. Это видение было так ярко и реально, что рядом с ним призрачно-неуловимый образ Кенди, который он так настойчиво и безнадежно пытался удержать, побледнел и рассеялся, словно дым. Нахмурившись еще сильнее, Арчи попытался прогнать его, но ничего не получилось.

«Проклятие на твою голову, Арчибальд О’Коннел, что с тобой происходит? Анни разорвала вашу помолвку. У нее теперь своя жизнь, а у тебя – своя. К тому же, ты любишь Кенди. Когда она вернется, ты сможешь начать открыто ухаживать за ней и, кто знает, может быть, она ответит на твои чувства и вы будете счастливы? Поэтому выбрось из головы эти глупые бредни и прекрати думать об Анне Брайтон. То, что было между вами, теперь в прошлом, а твое будущее – это Кенди. Думай лучше о ней».

Но думать ни о чем не хотелось. Арчи сильнее прижался щекой к веющему прохладой стеклу, прислушиваясь к мерному стуку колес, медленно и незаметно проваливаясь в сон и с каждой секундой уносясь все дальше и дальше от Нью-Йоркского вокзала и девушки, похожей на друидскую колдунью, с глазами, словно два темных озера, и волосами цвета ночи.

Продолжение следует…

====== Часть 23. Час Волка ======

Нам сегодня последняя ночь отдана

Перед тем, как нагрянет беда.

Посмотри, скрыта тучами ныне луна,

Но печально сияет звезда…

А наутро нас ждет неоконченный бой,

Реки крови, крестовый поход…

Мы с тобою уйдем за Звездой,

Мы уйдем на восход, на восход…

Ведь наутро… Ну, бой. Ну, подумаешь, бой!

Битвы были и будут всегда.

Мы с тобою уйдем за Звездой,

Мы уйдем в никуда…

Кира Сакуйя

Смерть за твоею спиной,

Мрак, тишина и безлюдье.

Сердце простится с тобой,

Сердце простит и забудет…

Ярости нету в аду,

Нету в раю утешенья.

Где же тебя я найду,

Чтоб попросить прощенья?

Полночь не даст мне огня,

Боль не пригреет сердце,

Как, мне скажи, тебя

Отвоевать у смерти?

Дай мне последний вдох –

Пухом в мои ладони,

Дай мне крупицы слов,

Дай мне свой взгляд вороний.

Надо тебя отпустить,

Надо в тебя поверить…

Только… когда уходить

Будешь – не хлопай дверью.

Лучше ее приоткрой –

Чтобы я тешилась ложью,

Темной бессонной порой…

Рогнеда.

Конец октября 1918 года,

Франция.

Ночь была холодной и сырой. Тяжелые черные тучи мрачными клубами затянули небо, скрывая луну и звезды и делая царящую вокруг молчаливую тьму еще более глухой. Где-то в вышине тоскливо завывал ветер. Иногда из клубящейся тьмы начинал моросить промозглый мелкий дождь. В окопе было сыро и царила тишина. Холод и темнота камнем давили на плечи, отбивая желание не то что двигаться, но даже просто вымолвить лишнее слово. Пытаясь удержать ускользающее тепло и защититься от надвигающегося мрака, солдаты небольшими группами сгрудились вокруг едва тлеющих костерков. Большинство дремали, изредка что-то бормоча во сне, кто-то курил.

Дохнув на окоченевшие ладони, Нил протянул их к огню. Умирающее тепло коснулось кожи, пронзив ее тысячами острых иголок, но он продолжал держать. Спустя еще несколько мгновений замерзшие суставы начали отходить и отозвались нестерпимой болью. Подавив вздох, Нил поднял голову и, чтобы хоть как-то отвлечься, медленно обвел угрюмым взглядом окоп. Взгляд темных, затуманенных болью глаз медленно переходил с одного знакомого и в то же время незнакомого лица на другое, всматривался, словно выискивая что-то в этих полных усталости и равнодушия застывших масках, и скользил дальше. Все они теперь были в одной лодке. И каждый день они шли в наступление, держали оборону и умирали. Смерть больше не пугала. Она превратилась в привычку, в обыденность, в неприметную серую тень, бесшумно, но неотрывно следующую по пятам. Так было вчера. Так было сегодня. И так будет завтра. Эта мысль уже не вызывала возмущения своей несправедливостью и жестокостью. Внутри было так же пусто, темно и холодно, как и снаружи. Наконец руки согрелись, боль притупилась. Нил отодвинулся от костра и, сложив руки на груди, сунул ладони подмышки, чтобы подольше сохранить тепло. На лицо упала холодая капля и медленно поползла по щеке.

«Ну, вот. Опять дождь».

Повернувшись, он взглянул на сидящего рядом Креста. Расслабленно привалившись спиной к земляной стене окопа, тот смотрел на отчаянно извивающееся пламя костра неподвижным отрешенно-застывшим взглядом и, казалось, не чувствовал ни холода, ни сырости. Черные глаза были так же бездонно холодны и пусты, как и клубящееся тучами ночное небо над их головами, и от этого жуткого, немигающего, словно бы мертвого, взгляда Нилу стало не по себе, а внутри зашевелилось какое-то смутное, безотчетное беспокойство. Протянув руку, он легко коснулся плеча Креста.

– Что с тобой?

Тот не вздрогнул, а лишь медленно перевел на него зияющий черной пустотой взгляд, изломленные брови чуть приподнялись.

– Ничего.

Его голос был таким же, как всегда: звонким, четким и совершенно невозмутимым, а лицо не изменило своего выражения, но Нила это не обмануло. Каким-то почти неуловимым чутьем он ощущал, что что-то не так. Беспокойство усилилось. И источником этого беспокойства был мужчина, который совершенно спокойно и неподвижно сидел сейчас рядом с ним в свободно накинутой на плечи грязной шинели и смотрел на умирающее пламя.