– Об основном режиме можно судить по названию - наша суть, наша основа, - говорил контролёр.
– Оттого знак и отмечает его нарушения, ставит метки. И чем больше отклонения, тем ярче метка. Когда становится особенно яркой, её воспринимает Покров, и обращается в реестр, и там выдают данные, и по следу отправляются служители надзора.

– По основному режиму у меня вопросов и нет, - говорил Аиртон, - а вот с особым не ясно. Как понять, почувствовать тот момент, когда правила, заложенные в знак, можно нарушить?

– Универсального решения здесь нет, - был ответ, - приходится полагаться на наитие, внутренний голос. И кому-то разобрать его удаётся, отличить от других голосов, а кому-то не услышать его никогда. В любом случае, особый режим - риск изначально, так как, по сути, есть уклонение от прямого пути, уход в сторону.

– Да, теперь понимаю лучше, - говорил Аиртон.
– Если уклониться далеко в сторону, то велика вероятность, что назад уже не вернёшься.

– Именно, напарник, именно, - говорил ментальный маг.
– Потому особый режим должен быть завязан, замкнут на осторожность: чем более ответственное решение в рамках его принимается, тем более тщательно нужно в себя вслушиваться, отсекая и отсекая все лишние голоса. Не семь, а семижды семь раз отмерить, прежде чем отрезать...

Первое, что отмечает Аиртон на выходе из телепорта: яркие, сочные цвета. Избитое сравнение, но словно бы окунулись с Геллой в радугу, расплескали. Бросив взгляд вверх, где переливается чистейшая лазурь, воительница хмурится, спускает с пальца волосок алмазной нити.

– Не нравится мне небо, - говорит, - как будто полдень, а Игнифера нет.

– Да, система искусственная, - кивает Аиртон, - но на ментальный карман не похоже.

Пустотник наоборот, смотрит вниз, где буйство зелени, протянувшийся от горизонта до горизонта луг. Гудят невероятно большие шмели, так же огромны и бабочки, и стрекозы, и потревоженные цикады. А ещё огромны цветы, и их много, и все разные. Есть и знакомые Аиртону, вроде роз, лилий, хризантем, но больше таких, которые видит впервые.

– За мной, - шелестит Гелла, - и осторожно, не наступи на что-нибудь ядовитое.

– Хорошо.

Защитив себя от жал и шипов простым стихийным заклинанием, Аиртон следует за воительницей. Она, кажется, нащупала некий центр, ибо цветы всё причудливее и ярче, а зелень плотней. Шагов через сто попадают в островок, где флора и фауна словно бы застыли на пике, словно бы у них в наличии только день, и за этот день нужно успеть всё. Аиртону вспоминаются создания Салмы, невероятно прекрасные и столь же опасные, вспоминаются эфемериды.

– А вот и он, - Гелла показывает, - крас-савец.

Даже посмотрев в указанном направлении, Аиртон замечает не сразу, зрение путает. Затем, словно бы спала пелена, наконец-то видит. Впереди одно из самых дивных существ ойкумены - единорог. Окрас у него тёмно-фиолетовый, будто переливается бархат, рог длинный, отливает золотом. И единорог мотает им, вертит головой.

– Что это с ним?
– спрашивает пустотник, - кажется, чем-то недоволен.

– Опоздали, - отзывается Гелла, - призрак нашёл его раньше.

Она бросает какое-то заклинание, и да, теперь и Аиртон видит лиловую тень. Призрак то отступает, то накидывается на фиолетового красавца, норовит обвиться вокруг рога спиралью.

– И что нам теперь делать?
– спрашивает Аиртон.

– Уходим, - говорит воительница, - уходим, пока не поздно!..

Единорог тем временем встаёт на дыбы, ржёт жалобно, будто плачет ребёнок. Рог его из золотого становится лиловым, и лиловые же молнии бьют вокруг. Зелень жухнет, краски тускнеют, бабочки и стрекозы падают вниз, словно опавшие листья.

– То есть мы не станем ему, - говорит Аиртон, запинаясь, - не станем его...

– Руку, - отрезает Гелла, - давай свою руку!

Он протягивает, ухватывает узкую ладонь, и Гелла вонзается каким-то странным, вне всяких стандартов, заклинанием, что ощущается даже через перчатку. Однако мера действенная: успевают уйти до того, как радужный мирок рушится, обваливается сам в себя...

Попали в мир сплошь из фиолетового - фиолетовым переливалось небо, фиолетовой была твердь под ногами. А ещё туман, подсвеченный фиолетовым, в котором роями частицы, словно бы мелкие насекомые.

– Куда ты меня завёл?
– выкрикнула Гелла, заметавшись загнанным зверем, - куда?!..

И так много было в этом крике отчаяния, так много боли, что пустотник испугался. Ждал взмаха нити, перехода в Эфир - окончательного перехода - но нет, не последовало. Воительница остановилась, застыла, будто скованная заклинанием неподвижности.

– Вообще-то не я, а ты меня сюда привела, - сказал Аиртон осторожно, - но, кажется, знаю, где мы.

Знал он благодаря разговорам с матерью, а также воспоминаниям раннего детства, проведённого, по большей части, в Живом лесу. План, на котором оказались, был субстратом, из которого единорог лепил миры. Волшебные эти существа тем и были исключительны, что могли создавать на астральном плане свои подпространства. Да, во многом похоже на ментальный карман, но не одно и то же. Единорог преобразует не искусственно, а естественно, в результате чего мир рождается живой, а не мёртвый. Для того их теперь и используют - проектируют биоценозы. Приходится именно что использовать, поскольку людям магия подобного уровня - уровня экосистем - недоступна. Лишь благодаря им, единорогам, есть жизнь на Страфедоне и Хакраше, газовых гигантах и даже Игнифере. Всё это вкратце Аиртон попытался донести до Геллы, но та не услышала.