Дух один в комнате Панкратова, не сидит на месте, а встаёт и начинает осматривать помещение так, будто выбирает, что можно украсть. Дух шарит по полкам на стене, заглядывает в ящики комода, в письменный стол, под кровать, вытаскивает из-под кровати чемодан, открывает его и читает названия документов. В руках у Духа всё тот же Устав Союза ради свободы и "Обращение к гражданам СССР". Дух закрывает чемодан, берёт его и незаметно для матери Панкратова выходит из квартиры на улицу.

Краузе и Панкратов в следственном изоляторе Управления Комитета государственной безопасности СССР по Свердловской области.

– Чемодан твой принёс к нам этот самый Дух, судимый пару раз по мелочи, - говорит Краузе.
– Шестёрка уголовная. Он давно уже у одного нашего сотрудника осведомителем числится и за снисхождение к себе регулярно сдаёт ему своих дружков. А тот сразу, ни с кем не посоветовавшись, передал всё содержимое чемодана в КГБ. Я сам узнал об этом случайно. Чекисты же накануне шестидесятилетия Октября рвут и мечут, всего боятся, на воду дуют и готовы раскрутить тебя и твой союз или как его там на всю катушку. Надо искать выход, Саша, не садится же тебе по семидесятой за антисоветскую агитацию и пропаганду. Во-первых, по уголовному кодексу за такое до семи лет схлопотать можно. А, во-вторых, как с такой судимостью дальше-то жить, она же относится к государственным преступлениям. Лучше уж пару лет за банальную кражу отсидеть. Да ты сам юрист и понимаешь это не хуже меня. Ну, чего ты молчишь. Вот где, например, ты взял пишущую машинку?

– В том же гастрономе, - отвечает Панкратов.
– Машинка была сломана и валялась как хлам на складе в подвале. Я взял её с разрешения директрисы отремонтировать, попользоваться какое-то

время и вернуть. И вернул бы обязательно.

– Тогда предлагаю так, - после некоторого раздумья говорит Краузе.
– Ты специально сознаешься, будто пишущую машинку украл с целью продажи. То есть действовал, как обычный воришка, деньги нужны были. Директриса кражу подтвердит, я ей всё объясню, что к чему. И больше вообще ни в чём и ни под каким предлогом сознаваться не будешь. С госбезопасностью я тоже договорюсь, чтобы по их линии ничего не проходило. Расскажу там, как ты спас меня когда-то.

Зал заседаний районного суда. Судья оглашает приговор Панкратову:

– Приговорить Панкратова Александра Николаевича к лишению свободы сроком на два года по части первой статьи 89 УК РСФСР "Хищение государственного или общественного имущества, совершенное путём кражи" с отбыванием наказания в колонии общего режима.

После оглашения приговора Краузе первым подходит к Панкратову.

– Иначе не вышло, - словно оправдываясь, говорит он.
– Комитетчики условие поставили, никакого штрафа или исправительных работ, только лишение свободы на пару лет как минимум. Да ещё эта твоя московская история повлияла. Стало известно, почему ты уволился.

– Да уж, я тогда очень интересно попутешествовал, впечатления потрясающие, век помнить буду, - с грустной иронией говорит Панкратов.
– Всё равно, спасибо тебе, Виктор.

В это время к Панкратову подходит мать. Она не плачет, грустно смотрит на сына, слегка качает головой и произносит:

– Я ведь предупреждала, что добром это не кончится. Не напрасно, выходит, всё время боялась, что ты попадёшь туда же. Там же ад сущий. И что же теперь будет с тобой, сыночек ты мой дорогой.
– При этом в голосе матери прозвучал не вопрос, а какая-то безысходность, глубокая тревога и предполагаемые ею нежелательные события в будущем.

– На рожон там зря не лезь, - наставляет Краузе.
– Про отца твоего на зонах знают. По крайней мере, старые авторитеты и те, кто давно и не по одному разу сидит, его помнят или слышали о нём. Я поинтересовался уже. Но с беспредельщиками не корешись и сам не превращайся в такого, как они.

– Да не переживайте вы за меня, - говорит Панкратов и обнимает мать.
– Чего, мамочка, ты боишься, точно не будет. Настоящим уголовным элементом, как назвали отца в Москве, я никогда не стану. Вы же меня знаете. Я всегда жил и буду жить по своему разумению. А что касается пребывания на зоне и судимости, то на Руси любой опыт пригодиться может. Умных и сильных людей у нас в стране всегда либо садили, либо они сами кого-то садили. Всё течёт, всё изменяется. И неизвестно ещё, кто кем будет. Никто никуда не денется.

Глава 6.

Конец семидесятых

Территория колонии, большие сугробы снега, высокий забор с колючей проволокой, вышки с охранниками в тулупах, помещение для заключенных. В углу на койке сидит Панкратов с гитарой, перебирает простые аккорды и что-то тихонько и невнятно поёт, как бы сам для себя. Рядом на других койках тоже заключенные, тоже сидят или лежат, двое в карты играют. Видно, что все они не новички на зоне, публика бывалая.

– Панкрат, оставь балалайку в покое, - просит Панкратова один из картёжников, который заметно старше других, на вид почти старик.
– Отец твой лучше играл, в натуре, сам слышал, - и после короткой паузы добавляет.
– Кстати, молва была, что он под какой-то указ попал. А что за указ, не знаешь, ты же юрист?

– Тогда было принято сразу несколько указов, расширяющих применение смертной казни, - немного подумав, отвечает Панкратов.
– Больше всего это касалось особо опасных рецидивистов. В то время при Хрущёве так преступность искореняли - уголовный кодекс сам по себе, а указы сами по себе. Просто решили авторитетных воров физически устранить, вот и придумывали разные подзаконные акты.