– Спасибо, - благодарит Панкратов своего начальника и уходит.

Панкратов в горкоме комсомола, сидит за своим столом в большом помещении, где работают ещё несколько сотрудников. Панкратов заполняет анкету выезжающего за границу. В графе, где требуется указать сведения об отце, он кратко записывает - "Умер". Закончив с бумагами, Панкратов звонит Маевскому и радостно сообщает:

– Привет, Веня, я это. Через неделю во Францию еду. Представляешь, я в Париже!

Несколько дней спустя встреча в горкоме ВЛКСМ. В кабинете те же - заведующий отделом комсомольских организаций и Панкратов.

– Вот что я должен сказать тебе, Панкратов, - с озабоченным видом, не глядя прямо на своего подчинённого, говорит завотделом.
– Тебя в горком партии вызывают.

– Зачем и к кому конкретно?
– спрашивает Панкратов.

– Зачем не знаю, - уклончиво отвечает завотделом.
– А явиться ты должен сегодня в четыре на заседание бюро партийной организации горкома. Такое вот оттуда распоряжение поступило. А тебе не хуже меня известно, что мы всё должны делать в соответствии с их решениями.

Московский горком КПСС. Идёт заседание бюро партийной организации горкома. Просторное помещение с большим портретом Ленина, за длинным столом в один ряд сидят семь человек. Перед столом напротив стоит Панкратов. Выступает мужчина в очках, сидящий за столом посередине, секретарь партийной организации, ответственный работник горкома партии. В руках у него страницы каких-то документов. Но не совсем понятно, то ли он говорит по заранее заготовленному тексту, то ли своими словами.

– Предоставив недостоверные сведения о своём отце, товарищ Панкратов опозорил перед соответствующими службами ЦК и КГБ наши партийные и комсомольские организации, а также аппараты обоих московских горкомов. При подаче заявления о приёме кандидатом в члены КПСС и при заполнении анкеты выезжающего за рубеж товарищ Панкратов не признался, что отец его не просто умер, а как особо опасный рецидивист приговорён к расстрелу. Товарищ Панкратов в автобиографии обязан был дословно указать, что его отец расстрелян, как и в анкете в связи с выездом за границу, при проверке которой и был выявлен этот гнусный обман. Ваш проступок, товарищ Панкратов, - и выступающий, сдвинув очки на нос, переводит взгляд на Панкратова, - мы уже тут на бюро партийной организации предварительно обсудили и единогласно решили: в связи с обманом партии, а также в связи с тем, что органами госбезопасности выезд за границу вам запрещён, в приёме в партию из кандидатов в члены вам отказать, из горкома комсомола уволить. Об этом решении вашим комсомольским руководителям уже доложено.

– Извините меня, - с обескураженным видом и с трудом подбирая слова, начинает объяснять Панкратов.
– Но, если всё это из-за отца, то я ведь его почти не помню. Мне было всего тринадцать лет, когда отца последний раз арестовали. До этого я его вообще не знал. По рассказам матери он появлялся на месяц не более и снова исчезал. За что отца расстреляли и когда точно, я тоже не знаю. Знаю только, что матери когда-то выдали свидетельство о его смерти, в котором ничего о расстреле не сказано. Там просто записано, что отец умер, и всё.

По лицам и позам членов бюро видно, что взволнованные объяснения Панкратова на них никак не подействовали и не вызвали никакого интереса или сочувствия.

– Мне что, повторить тебе решение бюро?
– жёстко, перейдя вдруг бесцеремонно на "ты", спрашивает председательствующий.
– Ты радуйся тому, что у тебя такой защитник нашёлся, товарищ Маевский, по просьбе которого мы и решили уволить тебя как бы по собственному желанию и не сообщать об этом в институт. Какой ты будущий юрист, если врёшь!

– А что я соврал?
– с удивлением спрашивает Панкратов.
– Со слов матери мне известно, что отец умер, а больше я не обязан ничего знать. Кому надлежит знать об этом, тот пусть и знает. И о каком-то расстреле я тоже знаю только со слов матери. Официально же и конкретно мне никто ничего о моём отце не сообщал, и никакими достоверными сведениями о нём я не располагаю. Но и отрекаться от него я никогда не собирался и не собираюсь, так как ничего о нём не знаю, да и знал бы что-то плохое, всё равно не отрёкся бы. Просто он мой отец и всё. Формально для меня он умер. Я был ребёнком, мне сказали, что он умер, я так и считаю всю жизнь. Не понимаю, почему я сам должен открыто, да ещё в письменной форме, распространяться о том, что мой отец не просто умер, а точно расстрелян. Мне что, кто-то вручал приговоры или акты какие-то об этом. А если он не расстрелян, откуда я знаю. Так в чём вы меня обвиняете и за что наказываете? И при чём здесь КГБ?

– Мы что тебе всё объяснять должны?
– не скрывая раздражения, спрашивает ведущий заседание.

– А почему я должен из горкома уйти, разве я плохо работаю?
– не унимается Панкратов, но в голосе его уже не чувствуется недоумения и растерянности, а скорее уверенность в своей правоте и взволнованное негодование.
– И почему с оружием в армии за границей мне служить доверили, даже особый отдел поручения давал, а поехать в другую страну мирным туристом не доверяют? Хотя я сто раз мог бы сбежать из ГДР на Запад. А если бы я не согласился поехать во Францию, то ничего бы не вскрылось, и всё было бы в порядке? И вообще, в чём собственно проблема, в чём меня подозревают, я ведь весь на виду?