Однако гнаться за девушкой далеко не пришлось — буквально через сотню метров он увидел, как она поспешно спрыгивает с высокой спины верблюда, бросаясь к чему-то лежащему на песке, похожему издалека на кучу тряпья. Склонившись над этой кучей, оказавшейся телом хаммадийца в выцветших на солнце лохмотьях, девушка осторожно перевернула его на спину. С первого же взгляда на лицо пустынника, обожжённое солнцем до состояния красной корки, стало ясно, что он жертва жары и жажды, а не разбойного нападения. Губы его высохли и истрескались, как земля во время засухи, а по закрытым векам густо ползали наглые мухи. Прижавшись ухом к груди кочевника, девушка уловила сквозь одежду частые удары сердца, говорившие о том, что мужчина всё ещё жив, о чём она немедленно оповестила подъехавшего брата.

— Дай ему воды.

Отцепив от пояса кожаную флягу, верблюжатник кинул её девушке, которая с лёгкостью поймав её налету, тут же откупорила пробку и тонкой струйкой плеснула незнакомцу на лицо. Тот очнулся, вздрагивая всем телом и замотал головой, пытаясь разлепить покрытые коркой глаза. Приподняв ему голову, Лиллис прислонила к его губам горлышко фляги и щедро запрокинула её, вливая в пустынника едва ли не половину содержимого. Незнакомец с жадностью пил, давился водой и кашлял, бормоча что-то на наречии пустынников.

— О чём он говорит?

— Какую-то ерунду о мертвецах, афритах и Саракаше. — Отозвался её брат, вслушиваясь в обрывки фраз. — Наверное, умом тронулся, или бредит. Надеюсь, что следить за нашими верблюдами ему это не помешает.

Мужчина неспешно слез с верблюда и подойдя к распростёртому на песке телу, подцепил концом ятагана его одежду, оттягивая её вниз от плеча и обнажая вытатуированную на груди раскрытую ладонь.

— Бохмич не может быть рабом. — Прокомментировала его находку девушка.

— Да. — Кисло признал мужчина. — Но мы спасли ему жизнь! Должен же он как-то отблагодарить за это? Пусть поработает на нас пару лун.

С этими словами он отстранил сестру в сторону, склоняясь над хаммадом. Перекинув руку незнакомца себе через плечо, он рывком оторвал его от земли и с натугой потащил к своему верблюду.

* * * *

Не каждый человек в своей жизни испытывал столь непередаваемое чувство, когда открываешь глаза, понимаешь, что жив вопреки всему и радуешься серому потолку над головой больше чем райским кущам, а сидящая у ложа изящная чернокожая девушка с медным чайником в руках, видится красивее всех ас'дхари. Просто нет слов, чтобы выразить все переполняющие душу эмоции. Хочется просто молча лежать и любоваться дивным созданием, которое без всякого стеснения растирает тебя чем-то скользким. Если принюхаться — кислым верблюжьим молоком… М-да…

Почувствовав на себе мужское внимание, девушка смущённо захихикала, но работы по намазыванию не прервала и лицо закрыть не попыталась. На ней было длинное ярко-синее платье, а голову покрывал белый платок, перехваченный надо лбом чёрной лентой. Приглядевшись, мужчина понял, что лицо её не чёрное, а скорее тёмно-коричневое, с правильным овалом и тонкими чертами, не могущее принадлежать бединке. Скорее обладательницей таких миндалевидных глаз и полных, но не вывернутых, губ, могла быть женщина балов.

— Как тебя зовут? — Нарушила молчание девушка. — Ты помнишь своё имя?

— Сорах ас'Хазир. — Подумав, представился кочевник. — А кто ты, о дивная роза?

— Лиллис. — Представилась смуглянка, с таким интересом и без малейшего стыда разглядывавшая его голый торс, что не привыкшего к такому откровенному вниманию со стороны женщин Сораху внезапно стало неудобно.

Как будто он вдруг превратился в коня на рынке и его оглядывают со всех сторон, ища изъяны. Обычно всё бывало ровно наоборот. Женщины его народа прятали свои лица под платками и одевались как можно скромнее и даже помыслить не могли чтобы кто-то чужой увидел хотя бы часть их тела. В этом смысле женщины бала были им полной противоположностью, это даже не бесстыдные бедины, это хлеще! Говорили, что все мужчины и женщины этого народа песков четверть века могут делать всё, что им заблагорассудится, предаваясь порокам и только после двадцати пяти лет, вспоминают об Аллуите и начинают чтить его заповеди. Они считают, что четверть века, с момента рождения и до двадцати пяти лет, их разумом владеют шайтаны, и покидают его только по истечению этого срока, если им дать как следует выбеситься.

— Маандиб говорит, что ты потерял разум в пустыне, потому, что когда очнулся, то болтал о злых духах и мертвецах. — Слова девушки заставили кочевника вернуться к реальности от рассуждений о высокой морали.

— Я не сошёл с ума, и я правда видел это своими глазами! — С горячностью возразил кочевник, отстраняя руку бальской девушки и пытаясь подняться со своего ложа, но бессильно свалился обратно. — Это было в селение твоих соплеменников, в пяти днях пути отсюда. Я видел мёртвых людей спрятавшихся в колодце. Их убили, даже не видя их, а их глаза вытекли. Саракаш…

— Саракаш это сказки. — Сильный уверенный мужской голос, раздавшийся от дверей, заставил Сораха замолчать, так и не досказав, всё, что намеревался. — Если Минра не выжгла твой разум, то ты просто сказочник.

У входа, уперев руки в бока, стоял высокий темнокожий мужчина в грязно-сером тюрбане, с открытым лицом. Плечи его укрывала белая накидка, наброшенная на просторную тунику серого цвета, с короткими, по локоть, рукавами. Талию перетягивал широкий кожаный, обшитый красным холстом пояс, на котором висла перевязь с изогнутым ятаганом. Крепкий и широкоплечий, но в тоже время сухой, как все жители песков, он напоминал обвитую толстыми канатами жердину.