Однако уже на следующий день случилось нечто, заставившее меня пересмотреть свои взгляды.

Это случилось в тот самый день, когда после недельных поисков мы обнаружили, наконец, тот единственный, известный на сегодня маршрут, который ведет к пику. Мы начали восхождение, едва рассвело, - не сложно догадаться, что этим крайне сложным маршрутом невозможно подняться при свете луны или фонаря. Мы прошли по длинной трещине, о которой я говорил, исследовали карниз, - снизу казалось, что он ведет в никуда, - и, вырубая ступени, спустя приблизительно час достигли прохода, по которому можно было двигаться дальше.

Мы карабкались по скалам, конечно, испытывая значительные трудности, но без каких-либо неприятных неожиданностей, и около девяти часов утра наконец-то достигли вершины. Долго мы не задерживались, с той стороны случаются камнепады, когда солнце припекает и высвобождает валуны из удерживающего их льда, а потому мы поспешили миновать уступ, где такие обвалы особенно часты. После этого мы спускались по длинной трещине, довольно долго, но не слишком утомительно, и в конце концов, около полудня, миновали ее. Не сложно представить себе, какой восторг мы испытывали!

Теперь предстоял длительный и довольно обременительный путь среди хаотичного нагромождения огромных валунов у подножия утеса. С той стороны гора испещрена гротами и пещерами, простирающимися глубоко внутрь. Мы миновали расселину, сняли привязывавшую нас друг к другу веревку и продолжали дальнейший путь самостоятельно, каждый выбирая тот, который казался ему наиболее подходящим среди обломков скалы, некоторые из которых своими размерами превышали дом, когда, обогнув один из них, я увидел то, что подтвердило рассказ Шэнтона и разом избавило меня от легкомысленного отношения к местным суевериям.

Менее чем в двадцати ярдах от меня возлежало одно из тех существ, о которых он рассказывал. Оно грелось на солнышке, обратив к нему свое лицо, совершенно голое, его узкие глаза были открыты. Обликом оно совершенно напоминало человека, но его кожа, конечности и туловище были покрыты волосами; на лице, за исключением щек и подбородка, растительность отсутствовала, и я с ужасом взирал на чувственное, злобное его выражение. Если бы существо было зверем, то едва ли его вид вызвал у меня подобное чувство, но оно было, вне всякого сомнения, человеком. Рядом с ним валялись несколько обглоданных костей, остатков только что завершенной трапезы; оно облизывало свои пухлые губы, издавая при этом урчание. Одной рукой оно почесывало густые волосы на животе, а в другой вертело кость, хрустнувшую и раздавшуюся пополам под напором сильных пальцев. Но мой ужас был вызван вовсе не рассказами о судьбах людей, попавших в лапы к этим существам, он был вызван единственно моей близостью к созданию, столь похожему на человека и, одновременно, столь ужасному. Пик, о восхождении на который я всего лишь минуту назад вспоминал с упоением, стал для меня в полном смысле Пиком Ужаса, поскольку здесь обитали существа даже более ужасные, чем это могло присниться в кошмарном сне.

Шэнтон находился шагах в десяти позади меня, и я сделал ему знак рукой, призывая остановиться. Затем, со всею осторожностью, на какую был способен, чтобы не привлечь к себе внимания этой огромной твари, я скользнул обратно за валун и шепотом поведал ему о том, что увидел; с ужасом в глазах, мы двинулись в обход, пригибаясь и осторожно заглядывая за каждый поворот, не будучи уверены, что не встретим там еще одно подобное существо, или же, что из многочисленных пещер на склоне горы вдруг не появится голое и страшное создание, с женской грудью и прочими признаками принадлежности к женскому полу. Это было бы хуже всего.

Удача улыбалась нам; когда мы продвигались среди валунов и россыпи камней, ни один из них не двинулся с места, не раздалось ни единого звука, который мог бы нас выдать, и мы более никого не встретили на своем пути; а оказавшись у кромки деревьев мы бросились бежать и мчались так, словно нас преследовали фурии. Теперь я понимал, - хотя и не посмею сказать, что могу вполне передать, - испуг Шэнтона, когда он рассказывал мне об этих существах. Их делала такими страшными сама принадлежность к человеческому роду, тот факт, что они имели одно с нами происхождение, но находились на такой стадии развития, что самый жестокий и бесчеловечный человек показался бы ангелом по сравнению с ними.

Небольшой оркестр закончил выступление прежде, чем он завершил свой рассказ, отдыхающие, стоявшие у чайного столика, разошлись. Какое-то время он молчал.

– Это был ужас духа, - сказал он, - испытав который, могу сказать совершенно искренне, я не смог до конца восстановиться. Я видел, насколько ужасным может быть живое создание, и как страшна, вследствие этого, самая жизнь. В каждом из нас, полагаю, хранится частичка этой первобытной животности, и кто знает, является ли она нежизнеспособной, как это было на протяжении веков, или способна давать плоды? Когда я увидел это существо, озаренное лучами солнца, я словно бы заглянул в пропасть, из которой мы выползли. А эти существа пытаются выползти до сих пор, если только они все еще существуют. За последние двадцать лет не было ни одного известия о встрече с ними, пока альпинисты на Эвересте вновь не наткнулись на их следы. Если они являются подлинными, если участники восхождения не приняли ошибочно за человеческие следы медведя или кого-то еще, это означает, что тупиковая ветвь человечества все еще существует.

Несмотря на то, что Ингрэм, передавая мне свою историю, был чрезвычайно убедителен; тем не менее, сидя в теплой, обустроенной по-современному комнате, мне было весьма сложно испытать те чувства, которые он, вне всякого сомнения, испытал.

Чисто умозрительно, я был с ним согласен, я мог оценить степень ужаса, охватившего его тогда, но дух мой оставался совершенно спокоен.

– Странно, - сказал я, - что ваш живой интерес к физиологии не помог вам преодолеть страх. Насколько я понимаю, вы столкнулись с неким видом человека, возраст которого, возможно, превышает возраст самых ранних ископаемых останков. Не говорил ли вам внутренний голос: "Это может иметь выдающееся научное значение?"