Сильный ветер подул с запада, и я обернулся туда. Всё было тихо и спокойно, утро начало только прорываться из-за завесы ночных туманов, заливая меня своими лучами. Я не любил солнечный свет и яркое освещение. Потому я поспешил убраться в дом.

Я почувствовал отвратительный запах медленно нагревающейся земли. Ненавижу дневное время почти так же, как людей. Где-то в садах запела птица. Первым моим желанием было удавиться от мысли, что я не понимаю этой прелести. Что могло быть привлекательного в обжигающих лучах? В слепящем зареве, от которого болят глаза? Из-за того, что во мне смешались крови двух рас, солнечные лучи буквально жгли меня. Этакая патология. Потому для меня куда приятнее была прохлада ночи, когда всё теряло свою дневную значимость и будто начинало новую жизнь, только совсем в другом виде.

Я взлетел по ступенькам и остановился в тени крыши над террасой. Мои глаза остановились на невысокой яблоне, что росла прямо перед лестницей. Её тень быстро поднималась, будто жила собственной жизнью. Оперевшись на деревянные перила, я попытался разглядеть какие-нибудь образы в крючковатой тени дерева. Вот девушка, расчёсывающая волосы. А вот эльф, играющий с кинжалом. Но я быстро утомлялся, находясь в одной и той же позе долго. Довольно скоро тени начали меня раздражать, и я повернулся к светлому двору спиной.

Птица в саду заливалась, а я раздумывал о Вечности, открытой передо мной.

Когда-то давно я не понимал, почему люди завидуют нам из-за бессмертной жизни. Ну и что, что их век не длится и сотой доли того, сколько идёт наша вечность! Так я думал когда-то. Но несколько лет назад я увидел, что возраст делает с их лицами, телами и разумом. Мне стало ясно и неприятно, потому что даже самые прекрасные и великие из них неизбежно будут забыты в своей ветхости, брошены всеми. Сейчас власть над Вселенной находилась в руках у людей, но их становилось всё меньше, они вымирали. Годы убивали самых мудрых и сильных, на их место приходили всё более слабые. Конечно, люди понимали это и не могли смириться. А ещё было ясно, что правлению людей оставалось существовать не больше, чем несколько столетий. А это очень маленький срок, если рассматривать его, конечно, относительно жизней бессмертных существ...

Раздался пронзительный, душераздирающий крик. Я поднял голову. Сначала моё тело отказалось подчиниться моим приказаниям, и я стоял несколько секунд, внезапно понимая, что звуки идут из спальни родителей. Голова была будто в тумане от глубины недавних раздумий, но я заставил себя сорваться с места. Я вбежал в дом, накрытый утренней сонной тишиной. Со второго этажа доносилась какая-то возня. Я последовал за звуками и в мгновение ока оказался перед распахнутой дверью в комнату отца и матери.

Не обращая внимания на тревогу, что овладела мной, я залюбовался комнатой: всё здесь было настолько идеально, что порой не верилось, что здесь жил мой отец, который любил всё извращать. Нежно-голубые тона смешивались с нежно-сиреневыми и перламутровыми, светлые стены контрастировали с глубокими и насыщенными синими полом и потолком. Большое окно, выходившее на сады, было закрыто отливающими перламутром бархатными шторами. Светло-лиловые шкафы и маленькие прикроватные столики - всё было изящным. Посредине комнаты - большая кровать с белыми простынями, но сейчас ткань была измята и залита кровью.

Сиатрия лежала не шевелясь. По щекам её текли слёзы, невидящим взглядом она смотрела на моего отца. Её обычно белая ночная рубашка была алой. Лаирасул что-то шептал, похоже, на древнеэльфийском, но я ни слова понять не мог - не знал старого языка эльфов и всю жизнь говорил только на старом человеческом, на котором говорить умели практически все, на новом эльфийском и на древнеинкубском. Меня поразила бледность его обычно смуглой кожи.

Сиатрия издала отчаянный вопль ужаса и боли.

Белые волосы отца, похожие на снег, разметались по плечам, а пронзительно-синие глаза были наполнены страхом. Я никогда не видел его таким. В тот момент мне показалось, что я в кои-то веки был похож на него - те же абсолютно белые волосы, разметавшиеся по плечам и груди, только цвет глаз совершенно разный, но ужас, отражённый в них одинаковый. Меня передёрнуло, и я крикнул, стараясь перекрыть голос Сиатрии:

– Отец! Что случилось?

Выражение лица Лаирасула, когда тот повернулся ко мне, повергло меня в шок: такого звериного страха, по-моему, не испытывало ни одно живое существо. До меня едва долетели его слова, когда тот крикнул на моём родном языке:

– Перекинься в дракона и лети в Голденбрук! Найди лекаря и притащи сюда!

Я понял, что только крайняя ситуация могла заставить отца послать меня в Голденбрук, город людей. Я не смог не поморщиться при одном упоминании об этих животных. Я замер в дверях комнаты, не в силах отвести взгляд от лица матери, но тут отец воскликнул почти умоляюще:

– Киона!

Я едва заметно кивнул, сорвался с места и понёсся опять во двор дома, где было достаточно места, чтобы вместить мою исполинскую тушу, когда я сменю сущность.

Солнце бросалось лучами, будто хотело всеми силами задержать моё отбытие, но моё сознание парализовал страх, и я даже не обратил внимания на то, с какой силой жжёт солнце мне кожу.

Уже на последних ступеньках деревянной лестницы я почувствовал, как растягивается тело, будто кости удлинялись, а за ними и мышцы, плотно обтягивая каждый сустав. Потом последовала самая ужасающая для очевидцев и невероятно скучная для меня стадия превращения: кожа на спине рвалась (а вместе с ней и одежда, которую я забыл снять), а рёбра по очереди прорывались наружу, заливая всё жидкостью медового цвета - моей кровью. Но мне отнюдь не было больно, просто неимоверно неприятно от того, что это происходило довольно долго (примерно полминуты, что при нынешней ситуации было непозволительным расточительством времени). Потом я будто немного сжимался, а рёбра, выступающие над спиной, скручивались в две спирали, вытягиваясь настолько скоро, что ни один глаз не смог бы отследить это. Спирали будто разламывались надвое, и из разломов показывалась прочная серовато-голубая кожа - мои крылья. За секунду они становились невероятно огромными и сильными, такими, что одним махом я без труда бы сшиб наш дом и не заметил этого.