Я замер, как в том сне. Обратился в жиголо. Это была уже прямая угроза. И исходила, конечно, от садовника, не от нее.

– Кто тебя этому подучил?
– спросил я напрямик.

– Суперфосфат... Купорос...
– забормотала она. А дальше старая песня.
– Вы уж денежками обнадежьте.

Я отдал ей эти двести рублей, которые она проворно уложила в кармашек.

А вечер принес иные симптомы. Садовник бродил по залу с тряпкой в руке, проводя ею по мебели, но часто останавливался и морщил лоб, словно задумывался о чем-то, или пытался вспомнить что-то существенное.

– Волга впадает в какую реку?
– с ударением на у в последнем слове бормотал он. А минутой позже вновь вопрошал, но уже чуть не плача.
– Куда же впадает она, падла?

– В чем дело, Васильич?
– спросил я.

– И таблицу на девять забыл...

– Что-что?

– Восемью девять - семьдесят два. А девятью восемь?

Дурдом. Я выше это уже констатировал.

– Семьдесят два, - подала голос Варвара, стоя на лестнице. Я взглянул на нее.
– Девятью восемь - семьдесят два, - подтвердила она собственный вывод.
– Девятью два - восемнадцать.

Таблица - мать математики. Кажется, в первом классе ее дети зубрят. Но я опешил. Как ей удалось так ловко умножить? Впервые во взгляде ее я обнаружил смысл. Непохожа она была на обезьянку, которую с помощью бананов и подзатыльников научили считывать числа.

– Кто тебя обучил арифметике?
– спросил я.

– Арифметике?
– Она в свою очередь наморщила лоб и застыла. Я тоже постоял с ними, глядя на этих задумавшихся, пока садовник, обеспокоенный стремительно развивающимся склерозом, почесывая под картузом, не вышел вон.

– Вчера у нас вчера было? А сегодня что? Сегодня?
– бормотал он.

Сказку Пушкина о Лукоморье я все-таки раздобыл через Машу. Мы немного полистали ее перед сном. Слушала она без интереса, и выглядела озабоченной. Что-то таила в детском своем уме.

Следующий день до вечера был у меня свободен. Я не отпускал от себя Варвару, в чем, пожалуй, не было необходимости: и она, и садовник, казалось, тщательно избегали друг друга. Словно черная кошка между ними пробежала. Словно полоз прополз. Садовник бросал издали подозрительные взгляды на Варвару, но как их истолковать, я не знал. Он большей частью сидел во флигеле, я заглядывал: он что-то писал. Варвара хотя и пыталась зайти туда пару раз, но скорей по рассеянности.

Мне даже пришлось употребить авторитет хозяина, чтобы уговорить садовника еще один вечер приглядеть за ней. Мне предстояло участвовать в Дворянском Собрании. Перед тем как отправиться, я усадил их рядышком на крылечке, сунул садовнику книжку Пушкина.

– Кем наврано?
– равнодушно спросил он, скользнув по обложке.
– Пушкин пишет - ветер носит.

– Почитай ей, Васильич, если будет скучать, - сказал я, направляясь к машине.

– И чего они там собираются в этом клубе?
– проворчал садовник, когда я уже завел мотор.

– Какаву пьют, - сказала Варвара.

Глава 6

Довольно остро меня мучил вопрос, что надеть и как выглядеть. Одеться щегольски или светски? Как человек высоковоспитанный, я не мог появиться в благородном собрании, одет, абы как. Встречают-то по одежке, а уж провожают по поведению. Миша, этот продвинутый молодой человек, посоветовал взять фрак в местном прокате, где его по моей фигуре подгонят. Я его совету последовал.

Отправляться на вечеринку мне не очень хотелось. Ну что мне это сословье? К дворянству я, господа, не принадлежу и их белому делу не сочувствую. Но коль уж имеют они в городе вес, значит, к знакомству обязывают. Noblesse obliges, какое б там ни было. Потомки царских псарей и шутов, конюших, постельничих, кравчих, держателей ночных горшков с царственным содержимым. От них ведущие род. Уж лучше не иметь таких родственников или вовсе не знать о них. Между нами, богатыми: богами я их не считал. И польщенным себя их приглашеньем не чувствовал.

Еще минуточку, господа. Третье сословие просит слова. Спасибо.

Было дело белое - стало дело тухлое. Нынче белое дело делаем мы. На бывшие привилегии не рассчитывайте. В крепостные мы к вам не вернемся. И вишневые сады не возвратим. Сами выкручивайтесь как-нибудь.

В порыве негодования и неприязни я, перед тем, как отправиться, выложил все деньги и кредитные карточки дома на стол, чтобы не раскрутиться на какой-нибудь взнос. Оставил небольшую сумму на карманный расход.

В Клубе была мемориальная комната, где любил бывать в свое время поручик Ржевский, предаваясь воспоминаниям и размышлениям, да частенько за ними и засыпал. И спал, бывало что, подолгу, пока его не находил и будил денщик: 'Вас, барин, к барьеру'.