Этот поручик, выйдя в отставку с небольшим содержанием, ни в удовольствиях, ни в размышлениях себе не отказывал и жил по дворянским меркам безбедно, пользуясь любезностью своих крестьян. Вот только с Матвеем Мотыгиным была у него вражда.

Фасад выходил на берег пруда, довольно благоустроенного. Со стороны клуба вдоль берега этого озера был бетонный бордюр, а между бордюром и фасадом - бетонная же площадка, что-то наподобие набережной, во время больших съездов используемая под стоянку для блестящих белых 'Пежо'.

Небольшая аллея, начинавшаяся от берега, служила местом пеших прогулок. Деревья, густо отражаясь в воде, делали ее зеленой. На противоположном берегу любили купаться девушки, загорая в ясные дни, подставляя солнцу лакомые места. В этом гидролизном озере трудно бывало девушкам держаться своего берега. Словно анионы к аноду, их так и тянуло вплавь, чтобы гроздьями повиснуть на бордюре, откуда их, стеснительно голых, снимали дворяне и увозили в нумера.

Аллейку дворяне считали почему-то своей и никого туда не пускали. Стволы, упругие, как струны лиры, звенели только для них. Для ее охраны от случайных прохожих был нанят непьющий сторож и лохматый пес - за кормежку.

Стены фойе Дворянского Дома были увешаны групповыми и одиночными портретами людей, прославивших этот город. Преобладали боксеры различной степени тяжести. Родина мордоворотов не осталась в долгу, возведя их в дворянство и присвоив титулы. Под портретом каждого боксера был длинный список соперников, потерпевших поражение от уроженца этих мест.

Кроме того местной футбольной команде было присвоено групповое дворянство, дававшее право на ежегодный кутеж в стенах этого клуба.

Центральную часть фойе занимало генеалогическое древо поручика Ржевского, изготовленное из блестящего металла с большим художественным мастерством. Внимательно его рассмотреть мне удалось значительно позже, и тогда в его ветвях я обнаружил и мэра Старухина, и множество Поручиковых, а так же Кавалеристовых, Гусаровых и Гнедых. Последняя фамилия присваивалась по масти поручикова жеребца, когда авторство самого гусара было не вполне доказуемо. Но эти тоже считались хорошего происхождения.

Денщикова древа я не обнаружил, хотя слышал, что где-то и такое есть. Есть и Матвея Мотыгина в туземном музее у них. Краеведы окраин своими силами взрастили его.

Какие-то добры молодцы, дворянская дворня, по-видимому, прогуливались по фойе и вглубь без пригласительных карточек никого не пускали. Так, Машу, например, пустили, потому что со мной, а Мишу - нет. Видимо, не всякий Поручиков был сюда вхож. Но, приняв во внимание справку о его благородном происхождении, позволили находиться по эту сторону аллеи, а не по ту.

Этот Миша, будучи в Машу по уши, весь вечер бродил под окнами, заглядывая в щели меж штор, проклинал, наверное, разлучника, то есть меня. Мне его жалко не было. Никакого он права не имел так выпендриваться из-за женщины, бывшей замужем не за ним.

Я прошел в зал, читая на стенах таблички: Не курить, Не сорить, Не скулить.
– Не стрелять - эта непосредственно на двери. В зале к этому времени было уже людно, и я с сожалением обнаружил, что кроме меня и дирижера оркестра Галицкого во фраках никого не было. Утешало лишь то, что многие были в карнавальных костюмах прошлых веков, в основном, в мундирах, как гражданских, так и различных родов войск, так что фрак мой в этот маскарадный ряд кое-как вписывался.

Для аттестации этого клуба я покажу несколько лиц, какими они мне с первого взгляда запомнились. Все эти светлости, князья мира сего, мне были Машей откомментированы. Кроме того, к нам была мэром подсажена сотрудница газеты 'Местная мысль', уездная звезда, работавшая под псевдонимом Иван Чиж и приглашенная на вечеринку для гласности. Я ее попросил, сгорая от любознательности, рассказать мне о Ржевском.

– Ах, - сказала эта злюка.
– Преданья старины лукавой. Непроверенное поверье. Люди примитивней и проще, чем легенды о них. Наш простодырый народ им гордится - пусть.

Припоминаю ее личико, размером с воробьиное яичко и такое же крапчатое. По долгу службы и в жажде жареного она ко многим подсаживалась, но возвращалась к нам и вела себя запросто, как если бы мы с ней были большие приятели. Прежде всего, мне в ней импонировало это сочетание пернатого имени и пернатой профессии, мне понравилось, что это дважды пернатое существо оказалось бойкое и злое на язычок, вопреки впечатлению, производимому ее прилизанными репортажами.

– Вам бы усы пошли, - сказала она мне.

Усы - для усыпления бдительности - я удалил сразу же по прибытии, господа.

– Я не ношу усов, - сказал я.

– Вообще или только в обществе?
– сказала она, взглянув на меня со значением. Я и без нее знал, что оставалась под носом светлая полоса.

– Как в обществе, так и вообще, - скупо отрезал я.

Усы и баки, букли и локоны; ментик, звезда, погон. Было много нестарых женщин, но головокружительных княжон - ни единственной. Как я ни приглядывался, не приглянулась ни одна. Все, как правило, известных фамилий - княжна Вавилонская, например, за темперамент и величавость прозванная двуспальной, с удобствами разместившаяся в широчайшем из кресел. Кажется, в течение вечера она с места так и не сдвинулась. Кот голубых кровей возлежал у лона ее.