– Милый мой, ведь мы не первый раз с тобой дискутируем. И обмениваемся воспоминаниями в том числе. Ты мне сам о нем позавчера рассказывал.

Не так-то просто ее уличить.

– Я думаю, - продолжала она, - у Евы было то же самое с кем-то, что теперь с тобой. Тот, кто был с ней... в ней, - поправилась она, - или та, прибрал чьи-то деньги и смылся. Но потом по каким-то причинам этот чужой из нее исчез. Испарился. Слинял. Ева стала той беспомощной куклой, какой ты ее нашел. Но ищут ее. То есть меня. Понял?

Я не помнил, какой я ее нашел. Я еще помнил, что была Ева-ребенок, но забыл, откуда взялась.

– Ты и меня кинешь?
– спросил я.

– Кто - ты? Все претензии предъявляй себе. Если кину - значит, таким ты себя воспитал.

– А где деньги, кстати?

Она сказала. Но я тут же об этом забыл, а переспрашивать счел неудобным.

Надо было это обдумать. Но не думалось. Память отняли, а теперь и мысль? Я выразил намерение спуститься в сад.

– Только за калитку не выбегай, - предупредила Ева.

Сад наш выглядел просто отребьем по сравнению с соседними. Словно был неизлечимо болен. Те соответствовали текущему сентябрю. Хранили элементы лета. Странно, что наш так быстро увял, словно опередил их на месяц.

Вечерело. Свет мерк. Пахло осенью, плесенью.

– Ты помнишь?

Я вздрогнул.

– Это я.

Объект стал субъектом, и теперь сам присматривает за мной. Тоже вышла, мол, ноги размять.

– Я о Леопольде хотела спросить. Это тот, что тебя ищет.

Я покачал головой. История, произошедшая не со мной.

– Совершенно ничего? Расскажи, что ты помнишь.

Мне показалось, что, проснувшись, я помнил всё, кроме последних трех-четырех недель. Теперь же припоминалось только самое отдаленное - детство, отрочество, юность. Непреложные очаги очевидности, за которые могу поручиться вполне. Но я совершенно не помнил, как, по завершении этой трилогии, вошел во взрослую жизнь. Более позднее прошлое вытравлено. Не знаю, что происходило в мире, в стране.

Я привел ей пару далеких событий, причем настолько отчетливо, словно были вчера. Вслед за ними еще множество фрагментов, цепляясь один за другой, всплыли вдруг из глубин. Словно память сошла с ума.

– Я могу в хронологическом порядке восстановить свою биографию лет с пяти, - уверенно заявил я.
– И лет до 16-и.

– А еще?

– Школьную программу наук. Вот, вспомнилось, лет до семи я каждое лето жил в деревне. Родители считали, что у меня слабые бронхи.

– Вчера ты об этом не говорил. Сегодня ты ближе к своему началу. В самый нижний слой памяти влез. Боюсь, что скоро исчезнешь совсем, будешь витать в виртуальности. Я витала, и ты витай.

– Что?
– спросил я, недоумевая, когда мы успели вернуться в кабинет. И почему за окном такая темень. Новая лакуна? Но и о ней я тут же забыл.

– В конце концов, мы лишь условно действительны - при наличии абсолютного небытия.

Я ни слова не понял из ею сказанного, тем более что вдалеке взмыл вверх и распустился, а потом распался на струи изумительной красоты хвостатый цветок, полностью поглотивший мое внимание.

– Это фейерверк, - сказала Ева и продолжила, начатую, видимо, уже здесь, тему.
– Я ведь помню, ты трогательно заботился обо мне. Я тебя не брошу. И ты меня не бросай. Может, и выпутаемся как-нибудь.

Фейерверк растаял. Сгустилась тьма. Звезды на месте, от луны - как и не убыло, и блестела она ярче, вызывая необъяснимый восторг. И кто это всё, на ночь глядя, выдумал?

Я, наверное, что-то сказал.

– Да, я думаю так же, - сказала она.
– Но чувствую иначе.

Мне показалось, что, закрывая окно, я спугнул в саду чью-то тень.

Кто б мог предвидеть, кто бы мог знать, что нынче ночь принесет такое, о чем и не ведало утро.

Глава 11

Не знаю, сколько времени мы провели у окна при погашенном электричестве. По соседству, в доме вдовы, под ритмичную музыку разгоралось веселье, но до нас доносилось только монотонное уханье. Все прочие вещи хранили молчание. Но вот из нижнего зала донесся упругий звук: кошка, наверное, обследовав в поисках съестного стол, мягко приземлилась на лапы.

А чуть позже мой настороженный слух уловил настойчивый скрежет. Та же кошка просится вон, царапая дверь? Или кто-то тревожит замочную скважину не совсем подходящим ключом?

Я оглянулся на Еву: слышит ли? Слышит. Черты лица ее на оконном фоне были неразличимы, но по жесту я догадался, что она приложила палец к губам. Потом на цыпочках пересекла кабинет, продвигаясь к выходу. Игра мне понравилась, и я, ликуя, подражая ее осторожным движеньям, прокрался к двери вслед за ней.

Она присела у деревянных перилец лестницы. И я присел.