Мы еще постояли у решетки, отделявшей нас от белых. Маргулис задумчиво тронул ее рукой, потряс. И обернувшись ко мне, сказал:

– Это ж не Бастилия, взять можно.

Глава 15

Если кто-то из нас, небрежные книгочеи, забыл про вдову, то только не я. Отношение конечно к ней изменилось. Не было той певучести, восторженности, потребности преклониться, припасть. Чувство мое стало конкретным, ясным, прямым. Безо всякой примеси романтизма и сентиментальности, что в триллерах мне претит.

Я обнаружил ее фотографию у себя под подушкой, изрядно измятую, что существенно сказалось на качестве ее черт. И надпись на обороте была.
– 'На памят о мине'.

Я обомлел: и это бывшая интеллегентша? Учившая миня читат? Говорят: интеллегент - это тот, кто правильно напишет это слово. Не претендую.

В моих глазах правильная орфография добавляет женщине шарму. Неправильная - наоборот. А тут еще черты смяты. Я приуныл.

Погода была под стать: сыро, серо. В вестибюле пахло дождями от мокрых плащей. На этот раз меня загодя вытолкали в приемный зал.

– Сюда, сударыня. Позвольте, я ухвачу.

Она вошла, преследуемая санитаром, волочащим ее багаж. По-прежнему в черном, с красным бантом - сурьма и сурик, огонь и мрак. Бирюза глаз.

Санитар, отдуваясь, поставил тяжелую сумку у ее ног.

– Пошел вон, - сквозь зубы процедил я, дабы не дать догадаться о том, что я не так уж недужен.

Я учтиво склонил перед ней голову, решив на этот раз по возможности быть джентльменом, так чтоб успехи в моем воспитании бросались в глаза. Однако в вежливости не переигрывать. И может быть, выяснить, в конце концов, что за цель она преследует своими визитами. Что движет ей: соседская вежливость? Любопытство? Поручение мэра? Иная корысть?

– Присаживайтесь, - сказал я и плюхнулся на диванчик, опередив ее минуты на полторы. Она помедлила, но последовала приглашению, выполнив приседание со всем изяществом.

Я подумал, что будет выгодно, если я первый начну разговор.

– Ну-с, какие у вас новости?
– спросил я, сцепив пальцы и охватив ими колено.

– А вам какие желательны?

Я сделал вид, что встречный вопрос поставил меня в тупик.

– Ах, да, вас, верно, ваша усадьба интересует? Так вот, с ней все в порядке. За ней мой шофер присматривает.

Мне показалось, что она хитренько взглянула на меня одним глазком. Хотя смотрела прямо, двумя.

– А если вас судьба садовника беспокоит, так он мертв.

Я слушал ее, склонив голову на бок, внимательно, но не стал делать вид, что это известие меня огорчило. Только переложил голову с левого плеча на правое.

– Что же с этим мерзавцем произошло?

– Симптомы странные, ставят в тупик, - сказала она.
– Не исключено извращенное удушение. Я наутро зашла полюбопытствовать. Вообще-то во флигель было нельзя: место преступления все-таки. Но сержант всех охотно пускал посмотреть за пять долларов. И даже с улицы желающих зазывал. Но поскольку я была в трауре, то препятствий чинить не стал. Действительно, симптомы синие. Мэрия взяла это дело под коллективный контроль.

– Кого-нибудь нашли?

– Схватили тут одну женщину, Полину. Подозревают, что занималась садомазохизмом с садовником. Поскольку ноги у него были связаны, штаны спущены, сам пьян. Лицо до неузнаваемости искажено ужасом.

– Пытали ее, наверное?
– предположил я.

– Не успели, я думаю. Мэрия взяла на поруки, обязав ее отработать в публичном доме восемьдесят человеко-часов. Новый публичный дом открыли мотыгинским. В связи с перевыборами. А где взять контингент? Все целомудренные.

Она вздохнула по этому поводу.

Полину, впрочем, я видел почти ежедневно. Она работала приходящей прачкой, и порой шастала по нумерам, изымая засраные простыни. Так что мне приходилось беспокоиться за свои, исписанные.

Я хотел было о борделе подробнее расспросить, но вдова, не вдаваясь в подробности, перешла к слухам.

– Должно быть, вы уже слышали, что ожидается падишах? Все газеты только об этом. А еще статуи. Оживают и ошиваются по ночам. Мэр в исступлении. Маша? Вы эту машинку швейную имеете в виду?

– Разве она шьет?

– И шьет, и строчит. Ах, не поймите превратно. Она Зингер по мужу. Был такой однофамилец у них, швейный магнат. А муж у нее теперь не боксирует, весь семейный бюджет на ее плечах. Так что никто не беспокоится за сохранность своих рогов, больше, чем он. Дворяне? Ах, эти опростившиеся патриции? Что им сделается. Разве что патриарх. Нет, жив еще, но ненадежно. Девяносто лет, знаете. Голова трясется, недержание, судороги. Да я вам лучше газеты буду носить, раз уж вы немного читаете.