Тут же Маргулис фигурировал неподалеку, заигрывал с Евиной кошкой, мешая заниматься мышлением, и я без промедления загрузил этой проблемой его.

– В каждой истине есть доля печали, - сказал мне на это Маргулис, заглядывая кошке в глаза.
– Однако, если вы впали в отчаяние, значит истина от вас далеко.

– Но разве не в том истина, что все мы бесповоротно смертны? Мы ручейки, впадающие в Лету. И это тревожит меня. Беспокоит. Грызет изнутри. Ведь не верите же вы в загробный мир?

– Отчего же?
– спокойно сказал Маргулис.
– Я уверен вполне, что существует тот свет, населенный покойниками. Как мертвецы невидны нам, так мы невидны мертвецам, - процитировал он неизвестного мне автора.
– Хотя, может быть, и мерещимся им. Только связи между нашими мирами нет.

Я знаю одно: тот поплатится безумием, кто заглянет за край вечности. А может, он и поплатился, заглянув? И мои, может быть, ежедневные сотрапезники, други игрищ, милые, но испорченные человечки, не напрасно отбракованы трусоватым социумом, а причина испорченности - в излишней пытливости их умов? Ибо дерзнули они, и открылся этим придуркам Сезам?

Я почувствовал, что тоже начинаю слабеть со лба. Однако спросил:

– Почему?

– Так спрожектировано. Да и во избежание беспорядков, связанных с нелегальной миграцией, данный железный занавес крайне необходим. Сами судите: если лучше у нас - хлынут покойники. Если у них - хлынем мы.

Он опустил кошку на пол и добавил следующее:

– В особенности если, на суету сетуя, будем впадать в отчаяние по пустякам.

– Не знаю, как там, в том мире, - сказал я, - но наша жизнь - сплошное дерьмо.

– Человек слишком мало знает о жизни, чтоб давать ей такие оценки. Да и какие-либо вообще, - сказал Маргулис.
– Знаете, размышления не всегда приводят к гармонии. Иногда до такого додумаешься, что лучше бы и не размышлял. Любой абсурд - порождение разума. В природе абсурда не существует. Даже в смерти есть своя целесообразность. Я и сам в иные минуты не прочь поглупеть процентов на семьдесят. Подурачиться, порезвиться. Сексом заняться, наконец. Вы только подумайте, сколь много невинного счастья отнял бы разум, если б самодержавно царил.

– Да и тот свет, - упорствовал я, - наверняка не лучше этого. Будете заниматься там сексом на раскаленной сковороде.

– Кстати, раз уж о сексе. Знаете, я часто бываю уверен, что между сексом и смертью существует тонкая взаимосвязь.

– Хотите сказать, что если б не было секса, не было б и смертей? Но это ж и дураку понятно. Все рожденное смерти обречено. Нас убивает жизнь.

– Я хочу сказать совершенно обратное, - сказал Маргулис немного обиженно, как будто я его в глупости уличил.
– Не было б смерти - не было б секса. Разница в этих высказываниях, согласитесь, существенная. Обреченность гибели порождает необходимость воспроизводства. Хотя и ваша мысль тоже верна. Таким образом, хвост вашего высказывания является головой моего, и наоборот. Замкнутый, получается, круг.

– И цель вашей революции - этот круг разорвать?

– Попытаться, во всяком случае. Бывают минуты, когда и я в успехе нашего дела не уверен вполне.

– И тем не менее, будоражите коллектив?

– Надо ж чем-то заполнить досуг.

Коридор был узок, метра четыре всего. Но зато простирался в обе стороны достаточно далеко, чтобы успеть набрать скорость и нырнуть в одну из дверей. Но он не воспользовался этой возможностью.

– Значит, досуг, - хрипло выдавил я, пораженный его цинизмом.
– Вся эта суета и бесстыдство...
– Я заикался, подступая к нему.
– В этом и заключается ваш половой вопрос?

– Да нет, - сказал Маргулис, игнорируя попытку бегства и отступая к стене.
– Так вопрос не стоит. Вернее, либо стоит, либо... вопрос...

Он был озадачен моей вспыльчивостью, однако видимых признаков беспокойства не проявлял. Несмотря на то, что я готов был броситься на него - как лев, как гибкая телом пантера, как ястреб средь светлого неба, безмятежного в лучах зари.

Но я тут же одумался, взял себя в руки: этот безухий безумен был. Да и какая мне, в конце концов, разница, ради чего затеваются революции, если одна из них мне сулит авантаж.

Я отвернулся, чтобы не видеть его заманчиво оттопыренного уха, за которое уже мысленно ухватил. В данный момент мне хотелось оказаться подальше от Маргулиса, в более безопасном от него месте, где-нибудь в Милане или Калифорнии, доколе не распространяется его досуг. Или прервать с ним, во всяком случае, вербальные отношения, покуда мы не оттеребили друг друга за уши и не наговорили обоюдообидное.

– Я вас намеренно спровоцировал, - мягко сказал Маргулис.
– Политик должен быть мастером провокаций. Как вы полагаете?