Мы перешли в ванную. Включили воду, отрегулировали температуру.

– Снять, - повторил я, потрепав ее по бедру.

– Ага.

Джинсы она сняла самостоятельно. Кофтенку надо было стягивать через голову, я научил, как. Никакого смущения в черных глазах, ни тени стыдливости. Даже когда мы избавились от нижнего белья. Я опасался, впрочем, поддаться той естественной и необходимой потребности, о которой красноречивый садовник толковал. Легко потерять голову, когда перед тобой голая дева во всей красе. На ум тут же пришло недавнее газетное сообщение о санитарах психбольницы, пользовавшихся беззащитностью пациенток. И я устоял, бесконечно довольный тем, что не такой уж я окончательный негодяй, каким себя в иные мгновенья считал. Усадив ее в ванну, вышел.

Плескание. Блаженство. Бормотанье. Бл-бл-бл... Я пошел подыскать ей одежду взамен испорченной. Нашел поношенную пижаму, но чистенькую и без дыр. Вылезли. Вытерлись. Облачились. Она долго вертелась перед зеркалом, быстро догадавшись о назначении этого квадрата стекла. Я бросил ее одежду в ванну, растворив порошок. Выстирал, развесил для просушки на яблоневых ветвях. Потом, оторвав от заманчивой глади зеркала, отвел ее вниз, обедать.

Гастрономические вкусы садовника отличались неприхотливостью. В холодильнике, кроме двух сортов колбасы, ничего не было.

Я вынул снедь, нарезал кружочками. Она, оседлав табурет, с вожделением смотрела на колбасу, признав в ней нечто съедобное. Протянула руку, я по ней ударил сверху слегка, она отдернула, взглянула на меня: как, мол, это понять? Я улыбнулся: шучу. Она улыбнулась: понятно, и смело протянула руку, ухватив столько, сколько вместила ее горсть. Я взял кусочек, положил в рот, сжевал. Она положила в рот кружочек, выбрав один из горсти. Я не знаю, что приобрел-потерял, обзаведясь обезьяной. И далее она принялась самостоятельно уплетать, как в меру голодная, но примерная девочка.

Заглянул садовник в столовую. Заглянул и вышел, вернувшись с полным ведерком яблок. Подал одно, только что сорванное, еще живое. Заодно и представился: зовут, мол, Петром, величать Васильичем.

– Сильичем. Поняла, - сказала она и впилась в яблоко, в спелую его щечку. Яблоко хрустнуло.

Я назвал ее имя. Сказал, что Варварой зовут.

– Что ж, совет да любовь. И взаимное удовольствие, - пожелал нам садовник, глядя в то же время на колбасу.
– Докторская, она, конечно, толще. Зато краковская - вкусней, - объяснил он свойства обоих.

Однако не уходил. Сидел, глядя, как она ест, изрекал свои сермяжные истины. Я со своей стороны так же к нему присматривался: темен, хитер. Взгляд въедливый, все видит. Личность тертая, не исключено, что с тюремным прошлым. Прячет, может быть, топор во флигеле под скрипящей половицей.

Наконец, оторвавшись от созерцания, он обернулся ко мне и сказал:

– Можно вам личный вопрос по существу?

– Можно, - сказал я.

– Так выйти надо.

Что ж, вышли в сад

– В чем дело, друг мой?
– участливо спросил я, видя его лицо опечаленным.

– Сосед мой бывший, Антон, помер, - сказал он.
– Скоропоспешно скончался позавчера. Проводить бы надо.

– Я не препятствую, иди. Как там Полина?
– спросил я, имея в виду, ушла ли.

– А, - он махнул рукой.
– Весь секс сикось-накось.

Я удивился его откровенности. Но в подробности неудачи вдаваться не стал. В конце концов, это классический триллер, а не эротический роман.

– Сколько я ей должен?
– спросил я.

– Так я ее отблагодарил, - сказал садовник.
– А уж деньги за труды мне пожалуйте. Двести рубликов с вас.

Выдал я ему эти рублики.

– Вы уж позвольте ей ко мне приходить, - сказал лукавый слуга.
– Да и у вас уберется когда. Состирнет, - заметил он развевающиеся на легком ветру штаны.

– Что ж, пусть приходит, - согласился я.

– Так я пойду. Не будет дожидаться преставленник. Сейчас понесут. Вот у меня племянница тож. Замуж пора, а до сих пор под себя ходит.

Ну, что я говорил про взгляд? Случившаяся неопрятность, как я ни прятал концы, от него не ускользнула.

– Мне это пугало, Васильич, на нервы действует, - заговорил я о другом.
– Нельзя ли его убрать отсюда?

– Зачем убирать, пусть стоит. Без статуй никак нельзя. Бывает, что и воры забираются ночью. За яблоками. Если нервы некрепкие - мигом с копыт долой. Давеча подобрал нескольких, - сказал он и ушел, свистнув своего пса.

А мы остались. Но не бездельничали. Я пытался ее разговорить, но кроме способности легко усваивать слова, да угадывать значение некоторых, ничего за душой у нее, похоже, не было. Никакой собственной информации в памяти не сохранилось. Ее невзрачный внутренний мир был передо мной, как на ладони. Ее прозрачные намерения угадывались с полудвиженья. Толковых версий по поводу внезапной амнезии в голову мне не приходило. Может, испугалась, влетев в кювет? Или это случилось с ней раньше, когда я досматривал свой сон?