Ничего особо выдающегося они, конечно, изобрести не успели. Даже с учетом всего опыта предков, книг и способностей, доставшихся им обоим в наследство, для серьезных открытий требовались годы и годы экспериментов. Тем более что взялись они за непростую тему змеиных противоядий. Конечно, им очень повезло с тем, что Эухения стала ученицей Джафара. Его познания в ядах и противоядиях были огромными. Вообще он знал всего столько, что Эухении Виктории порой казалось, что жил он не две сотни лет, а на несколько сотен больше.

Однажды она даже пошутила на тему, что он, должно быть, попросил Фламеля одолжить ему философский камень. И впервые прочувствовала на своей шкуре легендарный (а для нее до этого момента – мифический) гнев Джафара. «Глупая девчонка» - это был самый безобидный эпитет, который она тогда услышала. Потом они, конечно, как-то помирились, и Джафар даже снизошел до объяснений. Рассказал, что Фламель много десятков лет был его ближайшим другом, что за камнем слишком многие охотятся, поэтому он будет уничтожен, а Фламелю вскоре предстоит умереть.

Но не все было ясно в этой истории. Во-первых, в семье Джафара, который похоронил уже большинство своих детей, к смерти относились как-то очень спокойно – ибо на все воля Аллаха. А во-вторых… Однажды, когда они прогуливались на балконе дворца Джафара в Иране, к наставнику Эухении подлетела белая полярная сова. Джафар отвязал от ее лапки письмо и сжег его, не читая, потом погладил сову и велел ей лететь обратно. Через пару дней Эухения наблюдала подобную картину и во дворе. Не решившись расспрашивать Джафара, она задала вопрос его сыну Малику, который тоже занимался противоядиями и не раз приходил в лабораторию посмотреть на ее эксперименты. Малик, отличавшийся дружелюбием и болтливостью, рассказал ей, что письма были от Фламеля, что старые друзья поссорились больше полувека назад, и Фламель, похоже, все еще надеялся извиниться, однако Джафар испытывал к нему что-то вроде ненависти.

Причин не верить Малику не было никаких, но после неудачной шутки Эухении письма продолжали приходить. Кроме того, Джафар пользовался совой только для связи со слепым герцогом Толедским, посылая ему говорящие письма. А Эухения, ее брат и, как она знала от того же Малика, все остальные корреспонденты «разговаривали» с Джафаром другим способом: надиктовывали фразу зачарованному пергаменту, почти тотчас же получая емкий ироничный комментарий в ответ.

Как бы то ни было, рассчитывать на то, что Эухения не разберется в простейших ядах, Мартина явно не могла. А вот со сложными… Сложные яды требовали каждый своего собственного зелья-определителя. Срок хранения таких зелий был, как правило, недолог, да и дороговизна ингредиентов зашкаливала за все мыслимые пределы. Так что большинства определителей у Эухении просто не было. Зато было несколько дешевых: эти в лучшем случае могли выявить только класс отравляющего вещества по действию, а реакции на них приходилось ждать часами.

Поразмыслив, Эухения Виктория набросила на еду поддерживающие тепло чары и открыла шкатулку вновь. Между первым и вторым ящиком в ней находился разделенный на мелкие ячейки поднос: на темной поверхности поблескивали вкрапления миридиума - легендарного гоблинского металла. Этот поднос можно было использовать даже без защитных чар – из-за сплава с миридиумом его поверхность не реагировала с соприкасающимся с ним веществом.

Удерживая поднос прямо перед собой, Эухения положила в тринадцать ячеек по рисинке, в пять капнула бульоном, и еще в четыре – лекарственным отваром. Затем обработала их жидкостями из второго ящика шкатулки, с сожалением отмечая, как убавляется содержимое фиалов.

Покончив с этим, она отправила поднос с пробами на пол под комод у окна и на всякий случай набросила на него отводящие чары. Потом откинулась на подушки и посмотрела на еду. Есть хотелось, а сложные отравляющие вещества на то и сложные – действуют медленно и долго. Кроме того, всех необходимых определителей у нее все равно нет, а ведь еще были слухи про неопределяемые яды… Выходит, безопаснее просто здоровой умереть с голоду.

О том, чтобы сунуться со своими подозрениями к баронессе, и помышлять было нельзя – на любые вопросы о Мартине та отвечала жестко. Уж не шантажирует ли итальяночка?

Махнув на все рукой, Эухения приступила к еде. Сдаваться она не собиралась. А для борьбы с неизвестным злом потребуются все силы.

До вечера она вытягивала поднос из-под комода раз десять. Изменений не было. С ужином Эухения поступила так же, как и с обедом, заполнив пробами оставшиеся ячейки подноса.

Потом ей стало не до экспериментов – пришел отец и попросил принять «целителя». При мысли о том, что сегодня придется общаться еще и с Ковальским, Эухению подбросило, но отказывать отцу и оттягивать «лечение» было уже нельзя. И Грегори, и отец, и Хенрик Маршан настаивали на том, что этот отвратительный человек с бесцветным голосом был ее последним шансом.

Детка, я вижу, что тебе не слишком нравится Гжегож, - сказал отец, суетливо сминая пальцами полы камзола. – Но ты же знаешь, что это чудо, что нам удалось заманить его к нам. Он несколько лет работал у Хенрика, но в прошлом году бросил практику, и уехал. Это чудо, что Хенрику удалось его отыскать, и что наш гость исключительно из доброго расположения к нему согласился поработать с тобой. Так я попрошу Полину Инессу пока задержаться в мастерской? – заискивающе закончил он.

Эухения выслушала отца молча, кивнула, а после его ухода несколько минут сидела в почти полной темноте, собираясь с духом. Потом потянулась за палочкой и зажгла все светильники, имевшиеся в комнате. Кругом враги, а она – беспомощна едва ли не больше, чем… чем на ферме. Потому что тогда она просто не могла позвать на помощь. А теперь - некого. Теперь все как будто в заговоре против нее, включая ее собственные ноги. Но, в конце концов, ее предкам, работавшим в магической разведке, тоже приходилось не сладко. И все-таки они выстояли. А значит, и она сможет.